Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Грабовский! — крикнул штурман Власов. — Истребителей видишь?

— Да, вижу.

— Не вздумай стрелять. Свои…

— Нет, это не свои, это немцы!

— Разве? — Голос штурмана оборвался.

Наташа вопросительно взглянула в лицо Грабовского,

— Немцы?

Грабовский показал вверх.

Там, в легкой прозрачной дымке, хищно кружилась стая истребителей. Крестообразные, с вытянутыми вперед носами, окрашенные, словно горные ящерицы, черными и желтыми полосами, они как-то загрязняли, пятнили чистоту голубой дали.

Девушка сосчитала фашистскую стаю.

— Восемнадцать. А нас только девять.

Грабовский вздрогнул и ухватился за пулемет. На немецких самолетах один за другим вспыхнули и погасли зловещие красные огоньки.

— Из пушек бьют, сволочи, — пояснил Грабовский.

По всему было видно, что стрелок растерялся: он то хватался за рукоятку пулемета, то расстегивал кобуру пистолета, то непонятно зачем сбрасывал и снова надевал краги. Необыкновенно бледное лицо Грабовского исказилось, стало неприятным.

Над головою Наташи лопнувшим стручком треснул плексиглас, светлые брызги упали в кабину.

— Ой! — вскрикнула Наташа.

В башне чуть правее плеча Грабовского появилась небольшая, с грецкий орех, дырочка. В нее ворвался и засвистел ветер. Увидев пробитую снарядом брешь, Грабовский съежился, руки у него затряслись. «Чуть не в меня», — промелькнуло в голове Наташи, и она выкрикнула с упреком:

— Что же вы… трясетесь… Стреляйте же, да скорее, скорее!..

— Бесполезно, — хрипло выдавил из себя Грабовский. — Слишком большая дистанция,

— Говорят вам… Они же стреляют. Видите, опять…

Наташа пригнулась, зажмурилась. Опережая ее движение, рядом пролетел со свистом снаряд: пробив борта фюзеляжа, он осыпал пол мелкими, словно капли свинца, осколками.

— И зачем вас понесла нелегкая, — с сердцем укорил Наташу Грабовский. — Видите, какая начинается бойня, убьют невзначай…

— Вы обо мне забудьте! — сердито крикнула Наташа.— Меня нет, слышите? Стреляйте же!

В наушниках прохрипел чуть взволнованный голос Майко.

— Расстраиваемся пеленгом, идем бомбить танки. Держись, Грабовский, это тебе не в шашки играть.

Голос командира ободрил растерявшегося стрелка. Подобие улыбки скользнуло по его лицу.

— Понятно, товарищ командир.

Едва поломался замкнутый строй советских бомбардировщиков, как немецкие истребители, словно по заранее условленному сигналу, бросились в атаку. У Наташи стучали зубы, и все-таки она не пряталась, не жалась к борту. Прятаться за стенкой кабины, где нет ни кусочка брони, прижаться и ждать, когда так же, как плексиглас, продырявит тело горячий металл, нет сил, уж лучше смотреть, видеть, откуда несется смерть.

Самолет снизился. Майко, отделившись от строя, пошел бомбить головные танки.

Бомбы короткой цепочкой оторвались от самолета и, неуклюже перевернувшись в воздухе, упали вниз, в голову колонны. Там, на земле, в дымном смраде огня и гари, стальные гиганты, словно матерые медведи, поднимались на дыбы, волчком кружились на месте, опрокидывались навзничь. Танковая колонна, будто змея с раздробленной головой, уже не ползла дальше. Она судорожно извивалась, обжигалась пламенем бушевавшего вокруг пожарища. Земля пылала, как подожженное озеро нефти, высоко вздымая языки пламени.

Один за другим со спокойной размеренностью через четкие интервалы сбрасывали свой смертоносный груз советские самолеты. Казалось, завязавшийся в воздухе жестокий бой с истребителями их не касался. А между тем он все разгорался, и в небе становилось еще страшнее, чем на земле. Там, на земле, люди могли укрыться от смерти в кюветах, в сточных трубах, в вырытых бомбами глубоких воронках.

В воздухе укрыться негде, бежать некуда. Будь небо в облаках, можно было бы нырнуть в их спасительную белую тьму, а там поминай как звали — по радиокомпасу выйти к своим. Но день был чист, и только на большой высоте газовой кисеею висела синеватая дымка. В ней не укрыться: освещенная полдневным солнцем, она прозрачна, как зыбь испарений.

Отбомбившись, эскадрилья снова сомкнулась строем. Боясь помешать Грабовскому, Наташа сидела в стороне от турели, сжавшись в дрожащий комок, смотрела в окошечко. Ей хорошо было видно, как немецкие асы напали на соседний самолет. Шесть стервятников непрерывно зажимали его в клещи, атаковали попарно. Они обрушивали на него всю мощь своего огня, стреляя одновременно из пулеметов и пушек. Высокий стрелок с добродушным лицом, прежде улыбавшийся Наташе, стал неузнаваем. Темные брови его высоко вздернулись, ровные зубы оскалились. Без шлема, взлохмаченный, с налитыми кровью глазами и перекошенным ртом, он был страшен. Теперь ему не до Наташи. В этом неуклюжем на вид человеке вдруг появились поразительная ловкость и быстрота. Он легко, как игрушку, крутил башню турели, крепко прижимал к груди пулемет и стрелял короткими меткими очередями. Трассирующие пули, хорошо заметные в синеватой дымке, огненными брызгами засыпали самолеты врага.

«Мессершмитты», словно ошпаренные, шарахались в стороны, но не горели, не падали вниз, как этого с нетерпением ждала Наташа.

«У них бронирован нос, — вспомнила девушка рассказы летчиков, — стрелять их в лоб все равно, что бить сырыми яйцами в стену».

Наташа почему-то очень боялась за соседа, кажется, больше, чем за себя. Чтобы не видеть его искаженное досадой лицо, она уже собиралась отползти от окошечка, но вдруг, вскочив в турель, дернула за рукав Грабовского.

— Смотрите, смотрите, горит!

Объятый пламенем и дымом, фашистский самолет под острым углом падал к земле.

Наташе хотелось крикнуть соседу что-то одобряющее, ласковое, но неожиданно он качнулся и, хватаясь за стенки, сполз в фюзеляж. Израненная, осиротевшая башня осталась без хозяина. Самолет лишился защиты. Казалось, момент-другой — и враги расстреляют его в упор. Когда два фашиста, нацелившись на беззащитный самолет, пошли в атаку, Наташа, сморщившись, закрыла лицо руками.

Наверное, те, что сидели за штурвалом истребителей, улыбались победе. Но едва один из них подошел на пушечный выстрел, как в турели снова появился ее хозяин.

Качаясь, он взялся за рукоятку пулемета. Стрелок решил умереть стоя. На голове его болталась пропитанная кровью тряпка, мутные глаза закрывались, большое ослабевшее тело вяло опиралось на пулемет…

Бой не утихал ни на минуту. Даже сквозь рокот моторов слышались резкая дробь пулеметов, отрывистые глуховатые выстрелы пушек.

Грабовский стрелял длинными очередями, забывая о запасе патронов. Лицо его взмокло от пота, руки в ознобе. Два «мессершмитта» непрерывно атаковали его. Он целился в одного. Веко прищуренного левого глаза трепетало обожженным крылом бабочки. Выпуская в первого атакующего очередь, Грабовский быстро разворачивал турель, стараясь выстрелить во второго. Но тот, второй, опережал его. После его выстрелов все новые и новые дырочки решетили фюзеляж самолета. Грабовский уже стрелял наугад. Пули летели то выше, то ниже зловещей мишени.