Владимир Козловский - Ищу свою звезду

Привязалась к нему бывшая его ученица Маша Силинская: первая в хороводе плясунья и затейница. Вот она рядом с ним на обгоревшей карточке: круглолицая, со смеющимися глазами; на высокой груди в семь рядов бусы. Вспоминал Федор Сергеевич: сидел с ней на лавочке, возле церковной оградки, она смеялась, водила по его носу душистой веткой сирени.

— Засватаешь, Федя, пойду. С места мне не сойти…. Не веришь?

Федор Сергеевич недоверчиво качал головой.

— Куда же ты за такого… Без малого дочка ведь…

Вдруг заскрипела ограда — рядом мужик, плечи саженные…

— А, это ты, Игнат?

— Уходи, Федор, слышь, с ходу скрывайся: Симка Самойлов парней подпоил, тебя колошматить идут.

— За что?

— За нее, за Машутку… Сгинь, говорю, я хоть и разминулся с тобою, а все же не хочу, чтоб с рисованной мордой ходил. Уходи поздорову…

Федор Сергеевич ухмыльнулся:

— Передай, кто руку подымет, я не в ответе…

— Не храбрись. Их ведь-чертова дюжина, с ножами.

— Иди, не мешай.

Едва Булатов ушел, вокруг лавочки замкнулся круг парней. Их было с десяток, с подростками — вдвое больше. Купеческий сын Симка, чубатый, в лаковых сапогах, в рубахе из китайского шелка, сел рядом на лавочку.

— Двинься, душонка книжная, — грубо толкнул он плечом учителя.

Федор Сергеевич, не дрогнув, спросил:

— Кулаки зачесались, да? Один на один, честно, согласен?

Симка развернулся и наотмашь ударил в лицо соперника. Удар оказался настолько сильным, что Федор Сергеевич кувырком полетел с лавочки. Маша завизжала, с криком пустилась бежать по проулку.

— Помогите! Учителя убивают!

Корж встал, стряхнул свалившийся с плеч пиджачишко, неторопливо надел на руки. Кольцо вооруженных ножами парней сомкнулось теснее. Лица у парней свирепые, дыхание сдавленное. Симка развязной походкой подошел ближе, швырнул перед собой и ловко подхватил на лету за ручку финку,

«Банда!» — подумал Федор Сергеевич и, отирая рукавом под носом кровь, спокойно взглянул на обидчика. Тот ближе: шаг, полушаг, еще… Ноги Коржа дрогнули. Он прыгнул вперед, ударил. Нож взвился над головой и мягко шлепнулся в ладонь Коржа. Взмах, блеск лезвия — и Симка, крутнувшись на одной ноге, покатился под ноги парней. Кольцо охнуло, колыхнулось, прорвалось. Федор Сергеевич, не торопясь, достал носовой платок, отер потемневшее лезвие.

— На-ка, верни хозяину, — подал он нож стоявшему рядом парню, — какой брал, такой возвращаю.

Парень несмело взял нож, посторонился. Удивительно ровной, пожалуй, далее ленивой походкой Федор Сергеевич вышел из живого кольца и пошел вдоль церковной ограды. Сейчас затопают сапоги, кто-нибудь ткнет в спину ножом. «Лишь бы не оглянуться, не побежать!»

Спокойствие учителя парализовало парней. Только когда Федор Сергеевич миновал ограду и вышел на улицу, он услышал угрозы и свист летящих в спину булыжников. И хотя один из камней больно шлепнул его по лопатке, учитель не оглянулся и не прибавил шагу.

За ним, кажется, долго охотились. Но откуда бы он ни шел, к нему непременно подстраивались семейные мужики и, будто от нечего делать «точа лясы», охраняли от досужих «охотников».

Бедная Маша! Все же уговорила отца, вышла замуж за «нищего книжника». А жила с ним недолго. Три года два месяца. В то время, когда Федор Сергеевич вместе с другими красными конниками гнал генерала Деникина, Симка Самойлов ворвался с бандой в село и рассчитался с соперником. Беременную Машу он расстрелял, не позволил ей даже подняться с постели.

С тех пор Федор Сергеевич не женился. «Все недосуг, — оправдывался он перед матерью, — успею».

Федор Сергеевич завернул фотографию в клок чистой газеты, сунул в карман френчика: заложив руки за спину, подошел к окну. Отсюда даже в пасмурный, неласковый день было хорошо видно Раздолье.

Каждый дом напоминал председателю о прошлом, был тесно связан с историей его жизни. Теперь это не те дома, какие знал он прежде в годы учительства.

Вот хотя бы тот домик с резными вишневого цвета ставнями, с увитыми диким виноградником стенами. На месте его еще в дни коллективизации стояла покосившаяся, вросшая в землю мазанка. Вокруг ветхой, казалось, готовой рухнуть от первого же напора ветра избенки тогда теснились заросли сливы, а в разгороженном грязном дворишке был только один сарайчик с оголенными, напоминающими ребра скелета стропилами.

В избушке жила задавленная бедностью вдова тетка Люба и ее приемыш подросток Кузьма. Хозяин мазанки, муж Любы, когда-то первый на селе забияка, учился в ликбезе у Коржа, а когда наконец остепенился и женился, вместе с другой раздоленской голытьбой ушел в Красную гвардию.

Рассказывали потом, как в уездном городке Острожке он, забравшись на колокольню церкви, до последнего патрона в пулеметной ленте сдерживал казаков, прикрывал отступление своих товарищей. Когда же, обессиленного от ран, его хотели захватить в плен, он бросился с колокольни на мощенную булыжником площадь.

Вдова Люба чахла от нужды и горя. Водянка свинцом налила ее когда-то проворные сильные ноги, безжалостная старость вытеребила волнистые, цвета спелого колоса косы, смяла и изрезала сеткой морщин лицо.

Плоха была тетка Люба со своими больными ногами, с обессиленным от постоянного голода телом. Кулаки отказывались от ее слабых рук — кому нужна сломленная нуждою больная работница? Да и что сможет сделать она своими руками? Разве только качать зыбку да пеленки менять.

Нет, и от этой услуги сторонились сельские богатеи. Кто знал, что таилось в сердце этой молчаливой, преждевременно состарившейся женщины? Может, она безнадежно ранена дурными мечтами своего мужа о новой жизни, может, под маской смирения тешит надежду рассчитаться с его убийцами.

Не миновать бы тетке Любе сумы и ее сыну батрачества, если бы не перемены в Раздолье.

Новому на селе хозяйству нужны были крепкие рабочие руки. А у тетки Любы их не было, значит, и пользы от такой колхозницы — кот наплакал. В колхозе и так царила скудность, и так надо было все создавать заново, а тут еще нянчись с больными. Правда, сын Любы уже учится, но как-то он еще отнесется к неродной матери? Поддержит ли ее в старости?

Хотелось Федору Сергеевичу подавить жалость к жене своего товарища, хотелось пройти мимо ее мазанки. «Всех несчастных не пережалеть».

И хотя сельский учитель хорошо понимал, что для того и создавалась Советская власть, чтобы поднимать на ноги всех обездоленных, все же решил пока звать на новое дело наиболее надежных в работе. Но взяла жалость. Как-никак муж Любы шел с ним в ногу и так же, как он, Федор Сергеевич, добивался счастья своим землякам.

«Мы ей поможем, вот поднимем немного колхоз и поможем»,— решил Федор Сергеевич, открывая дверь старенькой мазанки. А пока надо поддержать вдову теплым словом, сказать, что сельские коммунисты ее не забыли.