Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Айна, приехала?

Женщина поднимает лицо: сморщенное, сухое, хрящеватый горбатый нос, запавший рот, дикие блуждающие глаза. Как же он принял ее за Айну? На старухе не платье, а рваное рубище, сквозь дыры проглядывает тощее синеватое, как у мертвеца, тело.

— Садись! — коснулась гранита дряблая, с длинными черными ногтями рука. Сокол послушно опустился с ней рядом.

— Слушай! — полусогнутая сухая ладонь женщины прижимается к уху, взгляд застыл на одной точке, где-то внизу, там — в пенном кружеве. Над пропастью водопада клонятся ветви яблони, плоды на них крупные, краснобокие, словно разрумяненные морозом юные лица. Яблоко обрывается, падает вниз, скрывается в густой, как кисель, пене.

— Тише! — таинственно шепчет женщина. Ветерок раздувает ее черные волнистые волосы, мягкие, длинные, до самой земли.

«Старая, а волосы, как у Айны».

— Слышишь, поет?

Сокол напрягает слух: нет, только бурлящий рокот.

— Это сын мой Кугач в подземном дворце, — голос старухи наполняется гордостью. — Знаешь, сколько у него слуг? Столько же, сколько плавает рыб в Суе. А золота? Больше, чем за год уносит река воды… Богат, а песни поет печальные, жалобные.

Она вдруг подается вперед, того и гляди свалится в водопад, голова ее трясется. Сокол сидит молча, не шевелится. Старуха смотрит ему в лицо: в заплаканных глазах ее — смысл. Нет, они не безумные!

— Ты смелый, Сокол?

— Не знаю, а что?

— Помоги ему, вытащи к солнцу!

Сокола обдает холодом, он пробует встать, но тело не его — чугунное.

— Ты жалкий, ничтожный, — исступленно кричит старуха.— Боишься? Не хочешь помочь Кугачу! Помоги! Он построит тебе дворец. Не такой, как эта вот рухлядь! Из чистого золота! Помоги ему, помоги! Нет, ты не можешь. Боишься.

Худая плоская фигура ее дрожит от негодования.

— Трус! — черные волосы развевает ветер, еще немного — и они коснутся щеки Сокола.— Кугач, мальчик мой, иду я, иду!

Она ступает раз, второй и вдруг, беспомощно всплеснув руками, подстреленной птицей падает вниз…

— Огромная потеря крови...

— Жить будет? — с тревогой спросил Павлик.

— Вряд ли…

— Что? — испуганно переспросил Павлик.

— Раненому нужна кровь…

— Возьмите ее у меня.

— Ваша кровь не подходит.

— Может, подойдет моя, доктор? — робко спросил радист.

— Не знаю. Будет нужно — я вызову. А теперь прошу не мешать.

Сокол несколько часов не приходил в сознание. Он не слышал, как его везли в госпиталь, как раздевали, долго не чувствовал боли. Очнулся он на операционном столе. Открыв глаза, увидел врача с пинцетом в руках.

— Что с ногой, доктор?

— Тише, тише, не шевелитесь.

— Только одно слово, доктор: я буду летать? Да или нет?

— Да, будете.

Сильная боль пронзила ногу.

— О-о! Дьявол!

— Спокойно. Я не дьявол. Я хирург.

— Я не вас… Я ногу…

Второй раз он очнулся уже в палате. Белые стены, белые занавески, белые хрустящие простыни. Сокол так ослаб, что не мог оторвать от подушки голову. Три дня сестры заставляли его есть, но он ни к чему не притрагивался. Никакие уговоры не помогали. На четвертый день Сокол позвал дежурную сестру.

— Я хочу гуся, сестрица… Жареного… Хотя бы кусочек гусятины.

— Гуся?

— Да, да… Только нежирного.

Весь госпиталь от завхоза до главного врача был поднят на ноги.

— Скушайте свининку, товарищ. Ну, котлетку говяжью.

Сокол отрицательно замотал головой.

— Съешьте хоть манную кашу, вам надо непременно поесть, слышите.

— Гуся! — упрямо твердил летчик.

— Ну и капризный вы, право. Да где мы вам его возьмем?

В это время Сокола пришли навестить друзья.

— Заговорил? — осторожно спросил одну из выскользнувших из палаты сестер Павел.

— Гуся просит. А где его взять?

— Да что вы! — обрадованно вскрикнул летчик. — Раздобудем сейчас. А ну, ребята, побыстрее в деревню.

Перед вечером на большом подносе няня внесла Соколу огромного жареного гуся. Рядом с ним лежала записка. Сокол прочел: «Поправляйся, ешь больше, завтра принесем еще. Экипаж Л-217».

Дежурный врач чуть не выгнал из кабинета няню, когда она доложила ему о том, что больной летчик за день съел целого гуся.

Каждый, кто лежал в больнице, знает, как томительны, однообразны и длинны дни человека, прикованного к койке.

Пуля расщепила Соколу большую берцовую кость левой ноги, оставив на вылете рваную рану. Врачи не скрывали от летчика, что ходить он будет не скоро.

Постепенно молодой организм Сокола креп, наливался силой. Теперь, не тревожа простреленную ногу, он садился в постели, усиленно жестикулируя, читал раненым стихи любимых поэтов.

Чаще других слушать «лежачего мастера слова» приходила сестра из операционной — черноглазая румяная Сашенька. Не один Сокол — все обитатели палаты заметили, с какой тревогой следила эта девушка за выздоровлением летчика, какая радостная неподдельная улыбка освещала ее лицо, когда она заставала Сокола веселым и бодрым.

— Как ваше здоровье? — в сотый раз задавала она один и тот же вопрос,

— В порядке, сестрица, в порядке, скоро дадут костыли!

Девушка подошла к кровати.

— Можно, я посижу немного?

— Пожалуйста.

Сокол смотрел на сестру, на уложенные венком смоляные косы, на темные, как угольки, глаза и, невольно вспоминая Айну, тихо вздыхал,

— Больно да? — беспокоилась девушка,

— Нет, это я просто так. Лежать надоело.

Потом взгляд его перебежал на нежную шею Сашеньки, маленький вздернутый носик, на полные, обнаженные выше локтя руки. Заметив на сгибе левой руки синяк, Сокол не сдержал любопытства:

— Откуда у вас синяк, сестрица?

— У меня брали кровь.

— Да?.. У меня тоже синяк на этом же месте, — высвободил из-под простыни руку Сокол. Мне, говорят, чужой кровью жизнь возвратили. Интересно, кто же мой донор?

Сашенька опустила глаза и долго не осмеливалась взглянуть на летчика. Розовые пальцы ее то комкали край одеяла, то гладили спинку кровати, то прятались за спину. Наконец глаза блеснули решимостью.

— А я знаю, — слегка заикаясь, выговорила она и затеребила скатерку на тумбочке, — сказать?

— Скажите.

— Кровь вам дала я.

Соколу стало понятно, почему эта черноглазая сестрица так часто навещала его, почему в ее глазах было больше, чем в других, заботы и ласки.

— Славная ты моя, Сашенька! Почему же ты прежде не сказала об этом? От верной смерти спасла и молчишь…

Раненые, забыв о собственной боли, с благодарностью и любовью смотрели на черненькую, светившуюся счастьем сестру. Сосед Сокола, курчавый худенький танкист Фатун, единственный ходячий в палате больной и потому староста палаты, вскочил с кровати.

— Вот так девушка! Вот так сестрица! — твердил он.

А Сокол гладил теплую розовую руку Сашеньки и не находил слов благодарности. Вдруг он вспомнил, что утром комиссар Дымов принес ему пакет. В пакете была тысяча рублей — премия от штаба партизанского движения. Сокол открыл ящик тумбочки и вытащил оттуда пакет.