Владимир Козловский - Ищу свою звезду

Сосед по койке долго не давал уснуть. Сокол знал, что у него раздроблена пятка, поцарапаны осколками спина и ноги.

В вагоне были раненые и потяжелее, но сосед почему-то считал, что самая серьезная рана у него и большей боли никто не чувствует. Он кричал на весь вагон исступленно, надрывно, и в голосе его звучала безнадежность обреченного.

— Ой, моченьки нет! Пожалейте меня, убейте, убейте!

«Детина, как конь, — досадовал Сокол, — а мужества меньше, чем у сопливой девчонки». Днем сосед больше спал, а когда просыпался, изводил нянек, сестер и врачей жалобами и капризами. Утром Сашенька принесла ему завтрак: тарелку лапши, ломоть хлеба с маслом и кофе. Сосед приподнялся, мрачно посмотрел на тарелку.

— Опять приперла бурду, — заорал он.

— Мясо будет в обед, — пояснила Сашенька.

— Что? — взревел раненый, и лицо его побагровело. — Сами небось жрете, чего хотите, а нам свои объедки приносите? Жри сама, тыловая паскуда! — и он швырнул тарелку в лицо Сашеньки.

Сашенька стояла жалкая, испуганная. На чистом халате ее висели сосульки вареной лапши, лицо в каплях супа.

Раненый не унимался:

— Я кровь проливал, а ты измываться? Накормлю сволочей, свинцом накормлю, дай только встать.

Не помня себя, Сокол вскочил с койки, прыгнул к соседу.

— Как ты смел? Как смел, говорю?

Широкое, упитанное лицо соседа судорожно задергалось, глаза налились кровью. Схватив костыль, он неожиданно для всех вскочил на обе ноги, расправил дюжие плечи.

— Прибью, сопля, не замай!

Сокол уже не отдавал себе отчета. Прилив бешеной ненависти помутил его сознание.

— Проси, прощения, гад!

— Потаскуху свою защищаешь, любовницу? — скривил губы сосед.

— А-а-а-а! —закричал Сокол и бросился на него.

Костыль шлепнул летчика по плечу. «Разве ж это удар? Укус комара. Вот получи!» — И Сокол, напрягая все тело, с размаха ударил обидчика головою в грудь. Тот упал на пол, Сокол, прыжком на него. Руки его, как цеп на току, молотили по толстому злому лицу противника.

Дюжие руки санитаров с трудом оторвали Сокола от врага. Верзила встал на колени, судорожно заикал. Глаз у него прикрылся раздутой щекой, из рассеченной губы к пухлому раздвоенному подбородку лениво струилась кровь. Санитары связали Сокола полотенцем. Он сказал:

— Заберите его… Убью!

— Молчите же! — болезненно морщась, кричал вбежавший в вагон начальник госпиталя. — Мы вас высадим на соседней же станции. Хулиганство. Разбой. Да, да, разбой, произвол, дикость!

Чей-то налитый гневом крик раздался сверху:

— Летчик не виновен, товарищ начальник!.. А того унесите. Не то темную с ним сыграем, под колеса швырнем!

— Правильно!—поддержали еще голоса.

— Штрафников, бандюг нам не надо!

— Измывается, погань, грозит. Убирайся, пока что живой!

Начальник госпиталя кивнул санитарам:

— Переведите в десятый, потом разберемся.

Навстречу поезду ползла ночь. За окном — сибирская вьюга.

Жесткий, колючий снег горстями зерен бил по стеклу. Несчастный тот, кто плутал сейчас во тьме за окном, один на один со злою спутницей — вьюгой. А в вагоне тепло, уютно, спокойно. Лежи на чистой мягкой постели, хочешь спи, хочешь думай, мечтай…

На станции Тайга Сашенька зашла в вагон, одетая по-походному: шинель, заплечный мешок, синяя со звездой беретка. Глаза чуть виноватые, заплаканные.

— Прощай, Витя. Ваш вагон идет в Абакан, а меня в Иркутск направляют. Возьми адрес… Может, напишешь…

Сокол торопливо вскочил, натянул сапог.

— Как же так получилось?.. Погоди, я провожу…

— Не надо. Не к чему все… Лежи, у тебя опять температура запрыгала.

С клубом пара в дверь вошли двое, тоже в шинелях, мужчина и девушка.

— Годовникова! — крикнул мужчина. — Побыстрее на выход! Наш отправляется.

Сашенька оглянулась, сбросила беретку, поклонилась раненым.

— До свиданья, родненькие! Поскорей выздоравливайте! И, прижав. берет к глазам, убежала.

Когда Сокол вышел в тамбур, мимо уже плыли побеленные изморозью вагоны. Он смотрел в окна. Но за густой морозной сеткой ничего не. видно. «К лучшему — пусть уезжает…»

Абаканский военный госпиталь — самое большое здание в городе: сотни сестер, врачей, тысячи раненых.

Сокола поместили в маленькую палату, где, кроме него, лежал лишь один раненый, стрелок-радист Вадим Бальцер. Этот человек, с которым Виктору невольно пришлось коротать длинные дни вынужденного безделья, почему-то действовал на него угнетающе, вызывал постоянное раздражение. Раздражали не столько его лоснящиеся глянцем, тщательно выбритые толстые щеки и нагловатые, цвета мутной воды глаза, сколько назойливые циничные рассказы о женщинах, которых, по выражению Бальцера, у него было так много, что, досчитав до ста, дальше он сбился со счета.

Виктор обрадовался, когда его перевели в палату к трем пехотинцам. Люди оказались здесь простые, по-мужицки хозяйственные. Остался от обеда кусок — давай сюда! Не пропадет, высушим, сухари еще в походе сгодятся, воевать-то придется не день и не месяц.

Разложив перед собой карту, Сокол отмечал линию фронта. Заштрихованная карандашом часть карты — территория немцев. Черное пятно расползалось все шире, дальше к востоку. Чума!

Дрогнувшей рукой зачертил Сокол Реченек — город, где он родился. Проклятие! Зачертить Марьянино — нет сил. Карандаш покатился по полу, тонкие руки скомкали карту. «Айна, Айна! Где ты теперь? Неужели не избежала чумы, осталась в Марьянино?»

Сознание своего бессилия подкатывало к горлу комком, не давало свободно дышать.

— Кушай, Петрович, обед-то простыл…

— Не хочу. Не могу.

— Возьми карамельку, старуха прислала, тебе подберег.

— Убегу я, ребята. Или повешусь. Тоска…

— Яблочки, Витя. Ну брось, в самом деле… Али я для себя у дружка их выпрашивал.

— Горюнится парень. Не троньте. Отхлынет от сердца, в себя войдет.

— Чего о петле заговаривать? У меня вон жена, дети у немцев остались. А он о невесте. Да стоит ли?.. С его-то башкой, с рылом таким любую красотку засватать можно. Не веришь, Петрович? А хочешь, одночас зашумлю в форточку. Очередь набежит… Знай выбирай, глазами не хлопай.

На вечернем обходе врач внимательно осмотрел рану Сокола. Морщась от боли, Виктор то выпрямлял, то сгибал ногу, вытягивал ее, приседал.

— Не нравится мне ваша нога, сантиметров на десять на сгибе не добирает. Давайте-ка попробуем заняться лечебной гимнастикой.

Врач прописал Соколу ежедневно не менее часа играть в теннис.

— Хоть с костылем, а все же пытайтесь, — напутствовал он.

Постоянным партнером в этой игре был старый знакомый по госпитальной жизни Фатун. Стройный, со смуглым открытым лицом, с необыкновенно подвижными темными большими глазами танкист, удивлял Виктора своей горячностью. Крупно прихрамывая, он барсом бросался на мяч, падал, до крови разбивал колени и локти и однажды, в пылу азарта, запустил в Сокола своей ракеткой. Сокол поймал ее на лету и тут же швырнул владельцу.