Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Поосторожней, Фатун, я же тебе не фриц.

Виктор заметил на глазах партнера слезу. Стало жаль его. Он несколько раз умышленно промахнулся и впервые за все эти дни проиграл партию. Танкиста словно подменили. Вместо прежней свирепости улыбка так и сияла на его белозубом лице, здоровая нога отстукивала плясовую, а беспокойные руки ни на секунду не находили покоя.

— Витька слабак, Витька слабак! — кувыркаясь вокруг Сокола через голову, захлебывался он словами.

Фатун стал закадычным приятелем Сокола. Он целыми днями торчал в его палате, готов был отколотить каждого, кто пользовался симпатией Виктора, ревновал его даже к врачам и сестрам. По виду татарин был крепким и смелым мужчиной, а в душе наивным, доверчивым мальчиком. В свои двадцать лет он уже прошел большую фронтовую школу. Фатун дважды выходил из окружения немцев, таранил вражеский танк, участвовал в рукопашной схватке. В последнем бою крупный снаряд ударил в башенку танка и машина сразу же вспыхнула, как стог сена. Стрелок и механик погибли, у Фатуна осколком раздробило пятку. Он выскочил из машины и, не чувствуя боли, под обстрелом врага бежал около пяти километров. Он бежал с легкостью бегуна-спортсмена и ни один видевший его в этот момент человек никогда бы не подумал, что он серьезно ранен. В высокой, почти в человеческий рост, ржи, танкист споткнулся и рухнул на землю. После этого он уже не мог не только бежать, но даже и ползти.

Деревенские ребятишки, случайно натолкнувшись на раненого, на самодельных носилках ночью перенесли его через болото к своим. Фатун надеялся еще вернуться в полк, хотя для каждого, начиная от главного врача и кончая гуховатым сторожем дядей Степаном, было понятно, что парню теперь никогда не стоять в строю.

— Мой приедет в кишлак Бухачи только с победой, — убежденно говорил Фатун, и Сокол всегда поддерживал в нем эту уверенность.

Поблескивая на солнце, за окнами сыпались с крыши весенние капли. С каждым днем все крупнее, все гуще. Снег на площади стал похож на грязную губку: ноздреватый, с крапинками угля и сажи. Черные воробьи-трубочисты нахохлились на карнизе. Разомлев от тепла, они лениво чистили клювами перышки, вытягивали лапки, крылышки. Вот один слетел на тротуар, прыгнул к мутному ручейку.

Весна! С каким бы удовольствием прогулялся теперь Сокол по улице или хотя бы посидел у раскрытого настежь окошка,

— Петрович, пляши! — остановившись в двери, скомандовал Тихон. — Костыли в отставку! Крой, как аист, на одной лапе.

—В честь чего это?

— Спляшешь, значит, в письме веселое, — замахал он синим конвертом, — давай! Ай-ляй-ля-ляй!

Сокол швырнул на кровать костыли, неумело, сбиваясь с такта, затоптался, прихрамывая.

— Точь-в-точь как слон в цирке. Веселее! Ай-ля-ля-ля-ляй!

Письмо было от Павла.

«Здравствуй, дорогой друг!

Витя, ты же знаешь, мне письмо написать — легче пять боевых сделать. Но сегодня строгий приказ Дымова: «Не напишешь, Чичков, сам напишу — выговор в личное дело».

Напугал, понимаешь. Рад поздравить: тебя приняли в партию. Впрочем, не только тебя: весь экипаж. Хватит тебе бока пролеживать, приезжай поскорей, соскучились.

Спрашиваешь о новостях? Во-первых, как тебе, конечно, известно, немцам дали прикурить под Москвой, поэтому живем мы на старом месте. Наташа уже работает, а Рошат по-прежнему со мной ни гу-гу. Дуется. Заважничал — два боевых, звездочка. Везет ему удивительно. Два раза сшибали, приходил как ни в чем не бывало: бабкин заговор действует.

Из наших не вернулся с задания только Валька Капрал, остальные освоились, в тылу — как дома…Привет от Дымова, Сеньки, Беркута. Тороплюсь к вылету. Побыстрей выздоравливай!

Жму руку. П. Чучков».

Сокол связал костыли старым бинтом и отнес сестре-хозяйке.

— Больше рука моя к ним не притронется…Надоели хуже термометра…

Долго уговаривал врача назначить его на комиссию.

— Бесполезно, Сокол, время только у нас отнимешь.

— Доктор, первая и последняя просьба, уважьте!

— Что ж, фамилию записать мне не трудно. В пятницу ровно в одиннадцать.

— Есть ровно в одиннадцать! — не совсем четко повернулся Сокол.

Как ни храбрился, на комиссии показал себя далеко не героем.

— Пройдитесь! — приказал главный врач.

Изо всей силы вытягивая левую ногу, но все же прихрамывая, Сокол прошел до двери.

— Неважно. Подойдите сюда. Закройте глаза, вытяните руки. О! Цыплят воровали? Руки еще хуже ноги — пляшут.

— Пустяки, доктор. Они у меня с детства такие. Летал ведь не хуже других.

В коридоре Сокол встретил танкиста. Большие глаза Фатуна были гневны, яркие губы вздрагивали, как у плачущей девушки.

— Проиграл в теннис, Фатун? — улыбнулся Сокол.

— Ты слышал, что он сказал? Слышал? — глотая окончания слов, сердито кричал танкист и тыкал пальцем в дверь кабинета врача. — Ему бы над ишаками командовать. Совести нет: придумал… Домой, говорит, собирайся, по чистой… У меня пять орденов, я командир танка, а он меня виноделом поставить решил. А партизаны на что? Там без комиссии примут. Мое слово — кинжал. Сказал — по рукоятку вогнал. Мой вернется в кишлак только с победой.

— Ничего, Фатун, езжай, отдохни, как советуют, а дальше время покажет.

— Ах, Витька, Витька… На тебя, как на брата, надеялся. А ,ты с тем командиром одну песню запел…

Через три дня госпиталь облетела весть: танкист Фатун убежал из палаты. Кто-то видел его на товарном поезде, который уходил на запад.

…Сотни солдатских сапог один в один отбивали тяжелый шаг. Жидкая кашица талого снега брызгала по сторонам, чвакала грязью. Полы новых шинелей колыхались серыми волнами, мешки за плечами равномерно вздрагивали. Не меньше чем рота бойцов — не безусых юнцов, а обстрелянных, опытных, — шагала на запад на пополнение.

Среди новых зеленых пилоток одиноким колокольчиком на лугу синела старая с голубой окантновкой выгоревшая под солнцем пилотка Сокола. Это, пожалуй, единственное его отличие от всех остальных, и то добытое ценою первой ссоры с сестрой-хозяйкой. В остальном Сокол, как и шагающие рядом товарищи, в серой с малиновыми петлицами шинели, в кирзовых с запасом на три номера сапогах, в байковых трехпалых перчатках.

После просторного, обвисшего на плечах халата приятно чувствовать на себе упругий. ремень, который придает всему телу твердость и даже как будто силу. Высокий рост вывел Сокола в ряд направляющих. Он, как и все остальные, сиял глазами, во весь голос подхватывал:

Простреленная нога затекала, мерзла, больно покалывало в суставе. Идущий сзади солдат наступил Соколу на пятку.