Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Постойте, ведь я же здоров. Куда вы меня несете?

Крепкие руки швырнули Сокола в воздух, мягко подхватили в объятья и снова подкинули. Командир эскадрильи Кашуба по-медвежьи облапил Виктора и трижды смачно поцеловал его в губы.

— Ух, и какой же ты молодчина!

— Нет, — капитан, — понуро заметил Сокол, — ведь я чуть было…

— Э, дорогой, чуть не считается. Ты же ребят всех от гибели спас, нашего командира, полковника. Весь полк тебе благодарен, до самой земли поклонился. Эх, голова! Дай-ка я еще тебя разок расцелую!

— Что с полковником? — безвольно подчиняясь Кошубе, с тревогой спросил Сокол.

— Командир и механик в порядке,Алиева жаль…

Поддерживая Сокола, капитан осторожно вел его по аллейке парка, и сквозь молодую зелень листвы Виктор видел, как, встречая наступающий день, матово бледнело темное небо.

«П/я 21/346, военфельдшеру А. Р. Годовниковой.

Июль, 1942 год.

Здравствуйте, Александра Романовна!

Пишет вам незнакомый товарищ — Павел Чичков. Мы с вами никогда не встречались, но я вас хорошо знаю по рассказам моего погибшего друга Виктора Сокола. Он всегда с большой любовью отзывался о вас, как о своем спасителе. Недавно мы разбирали вещи Виктора. Нашли блокнот, а в нем ваш адрес.

Вы донор Виктора, я его командир — обоим нелегко переживать его гибель. Сначала я не находил себе места, не мог заходить в его комнату. Сейчас свыкся. Куда деваться — война.

Вас, наверное, интересуют подробности. Коротко напишу.

Виктор вернулся в полк в мае, с месяц ходил прихрамывая. Потом стал летать на задания. (К сожалению, не со мной). На двадцать шестом вылете прямо над партизанской точкой немецкие истребители подкараулили три наших самолета, два сбили в воздухе. Из самолета, в котором летел Сокол, выпрыгнуть никто не успел.

Если у вас по случайности есть лишняя фотокарточка Виктора, очень прошу прислать.

Павел Чичков»

Рано утром жителей Марьянино разбудил неистовый грохот. Казалось, в тихое село неожиданно ворвался небывалый шальной ураган. Вздрагивая, как от землетрясения, стонала земля, звенели и сыпались из окон стекла, срывались с крючков и бились о стены домов ставни.

В перерывах между оглушительными ударами слышался испуганный рев еще не выгнанных на пастбище коров, визг и вой собак, плач людей.

Набросив платье, Айна выскочила из дома. По улице сизым туманом стлался дым, прорываясь сквозь него, плясали языки племени. Где-то совсем близко, потрясая землю, грянул взрыв, за ним еще и еще… Почти к самым ногам девушки упал тяжелый осколок дерева…

Земля, гудела, комьями взлетала в воздух.

Некоторое время Айна стояла, как в столбняке, беспомощно опустив руки. Потом сквозь грязно-синие космы гари она увидела мчавшийся по улице танк, на бронированной башне стального гиганта мелькнула свастика. Нервный озноб передернул плечи девушки, она закричала:

— Чужие! Враги!

Зачем она не послушалась Сокола, почему не уехала из Марьянино? Что заставило ее остаться в окружении врагов? Она верила в силу своих, русских. Каждый день, слушая сводку об оставленных городах, она думала: «Это последний. Еще день-два, и наши пойдут в наступление. Она наблюдала мужественные лица уходящих на фронт бойцов, и все они казались ей такими же волевыми, сильными, как ее Сокол. «Они не могут быть побежденными, они победят», — упрямо твердила девушка. И все же, когда грохотавший орудиями фронт подкатился к Реченску, ближайшему к Марьянино городу, она поняла, что надо уходить.

— Собирайся, мама, — подавленно говорила она матери, — не то будет поздно.

— Я никуда не поеду, — с фанатическим упорством твердила Софья Михайловна. — Кому мы нужны, дочка? Мы же с тобой ни с кем не воюем?

Айна не могла бросить больную мать и шестнадцатилетнюю сестренку Галочку — из-за них она и осталась в Марьянино.

«Фашисты скоро уйдут, долго они не продержатся», — утешала себя надеждой Айна.

Работу пришлось оставить. «Не надолго, — решила она, — уйду вроде как в отпуск, ведь я уже второй год без отпуска».

Однако новые хозяева сразу показали, что пришли они не временно, а надолго, навсегда. Старшие офицеры заняли лучшие дома, привезли из Германии жен. В селе появились предприимчивые люди: одни занялись строительством канатных мастерских, другие открыли трактиры, третьи хлопотали об организации пивного завода. По улицам важно расхаживали напомаженные, с куцыми подкрашенными усиками фашистские офицеры, фрау в пышных одеждах и шляпах, юркие, похожие на крыс, обнюхивающие каждый угол дельцы в котелках. При встрече с русскими они высокомерно задирали головы, брезгливо кривили губы.

На заборах, калитках, на воротах домов появились приказы коменданта и различные воззвания. Пышные фразы призывали молодежь ехать в Германию на заводы, где им обещали за труд марки, бесплатный стол и жилье.

Наступила осень. Падал с деревьев дождь листьев, мела золотая поземка. Айна стояла около комода и смотрелась в зеркальце. В уголках возле глаз чуть заметной паутинкой выделялись морщинки. «Старею», — с грустью отмечала она.

Где-то теперь ее Витька? Его не скоро сокрушат годы. Пройдет еще год, второй, третий, а он останется прежнем. Даже когда станет зрелым мужчиной, он будет хорош собой, его чистое смуглое лицо не скоро изрежут морщинки, белые зубы будут блестеть до старости, а тонкая фигура спортсмена на десятки лет сохранит подвижность и легкость.

Зачем теперь ему Айна? У него на пути встретятся сотни девушек, молоденьких и нежных, мечтательных, как и он, ее Витька.

А она все надеется, ждет; ждет и стареет, не зная о том, как долго протянется еще их разлука, ждет, отрезанная от дорогого человека непроходимой полосой кровавого фронта. Она будет ждать его еще год и другой, будет считать уходящие дни, с грустью рассматривая свое лицо. Не лучше ли не мучить себя, завязать глаза и — в реку…

«Ой, ой, какие глупые мысли лезут в голову! Это от духоты, надо пройтись по воздуху».

Чтобы не привлекать взглядов немецких донжуанов, Айна надела старенькое мамино пальто, набросила потертый платок. Она давно уже не показывалась на улицах, а все-таки ей очень хотелось увидеть хотя бы одно из знакомых и близких лиц.

Площадь. Когда-то у той вон оградки, где стоял обелиск героям гражданской войны, а теперь лишь груда битого кирпича, Айна любила сидеть, думать о своем Витьке. С трепетом в сердце наблюдала она, как, поблескивая на солнце серебром, гордо и вольно летели вдаль самолеты. Кто знает, может, один из них вел Сокол.

Вокруг разбитого памятника, ползая на коленях, что-то делали грязные, в изорванных серых шинелях люди, а возле них ходил автоматчик с тонкими, как у журавля, ногами. «Да это же наши пленные бойцы», — узнала своих девушка. По приказу нового коменданта они поправляли исковерканную бомбами площадь.