Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— В жизни какой чепухи не бывает, — глубокомысленно заметил Петр, — говорят, даже братья на сестрах женятся.

— Не к тому я вам все рассказывала. Как не поймете! Горе на пороге стоит, или не видите? Как отогнать? Как? Не знаете? Сыграли бы свадьбу, как сестра моя… для маскировки. Петя! Доченька! Меня пожалейте, пропаду я одна, умирать буду, стакан воды никто не подаст. До чего дожила… До чего… — На глазах Софьи Михайловны показались слезы.

Айна задумалась. Что же ей делать? Оставить на произвол мать и идти под кнутом в рабыни? Или, может, и в самом деле выйти замуж за этого жалкого, облезлого петушка? А если сердце предчувствует правду? Если Сокол уцелел на горящей машине, если он живет, сражается, помнит о ней? Даже пленный сказал ей, что из тысячи роковых случаев один может оказаться счастливым. Фиктивный брак? Витя поймет, он не осудит. Он любит, а настоящая любовь без жертв не обходится.

Софья Михайловна вытерла платочком лицо и с мольбою взглянула на гостя.

— Мало я тебя еще знаю, Петя, но ведь ты неплохой. Ты тоже когда-нибудь полюбишь девушку, и она будет тебе верна. Обвенчайтесь для вида. Потом заходи, заходи к нам почаще, просто так, как хороший друг, без стеснения. Появляйтесь с Айной на людях… А когда придут наши, не морщись, не морщись, Петя, они непременно вернутся. Так вот, когда они вернутся в Марьянино, вы снова будете свободны и будете жить как кому вздумается.

Софья Михайловна вытерла набежавшие слезы.

— Ну, согласись, Петя, будь благороден… Айна, проста меня, старую… Пожалей.

Петр понуро смотрел в окно. На улице сеял мелкий, что туман, дождик, с крыши падали прозрачные, вытянутые в сосульки капли. Парень понимал, что Софья Михайловна права, что если Айна и станет его женой, она будет мысленно с другим, думать о нем, своем летчике. У' этой девушки надорвалась душа, и она не туфля, ее не починишь.

Но ведь в Марьянино немало других девушек, и, кто знает, может, одна из них, такая же стройная и красивая, сможет полюбить его, принесет ему счастье.

Фиктивный брак разрушит эту мечту. А впрочем…

Кто знает, быть может, этот же брак поможет Айне узнать Петра ближе, найти в нем хорошее, полюбить. У каждого человека, каков бы он ни был, непременно есть и хорошее. Любит же его мать, почему бы не полюбить и Айне? А мечты о летчике, они потускнеют, выветрятся, выгорят, как с годами выгорает на солнце цветастое платье. Парень тяжело вздохнул и встал.

— Я согласен, Софья Михайловна. Дело за ней, — кивнул он на Айну.

Айна устало провела рукой по глазам.

— Мне все равно.

— Когда прикажете назначить свадьбу? — спросил Петр.

Айна вяло махнула рукой.

— Хоть завтра.

Приготовление, венчание, толпы зевак — все проходило в присутствии Айны, но при полном ее безучастии. Длинное белое платье, фата подчеркивали смуглую кожу рук, лица, шеи, черных роскошных кос. Таких кос не было ни у одной из женщин в Марьянино, и зависть к ним не могли скрыть даже самые модные фрау.

— Богатство! — шептались присутствующие в церкви.

— Чистейший клад, — подтверждали другие. Рядом а темнокосой, стройной красавицей маленький, с помятым скучающим лицом, Петр казался не женихом, а скорее слугою. Он охотно отвечал на приветствия знакомых, заискивающе улыбался гитлеровским офицерам, юлил около своей невесты.

Свадебный стол Бойковича был на редкость богатым, ломился от вин и закусок. На почетном месте за столом — сам комендант. Комендант охотно принял приглашение русского сапожника. Он был склонен к филантропии и при случае любил прослыть добрым, отзывчивым дядюшкой.

Развалившись в единственном в доме Бойковича скрипучем кресле, тучный, большелобый, с заплывшими от постоянных пьянок маслянными глазками, он беспрерывно шмыгал большим мясистым носом, невпопад громко смеялся, перекрикивая нестройный гул подвыпивших гостей, грохотал басом:

— Горько! Горько, говорю, Петька! Целуй ее, как положено!

Но всякий раз, когда Петр приближал свое красное хмельное лицо к Айне, девушка брезгливо морщилась и обдавала его холодом сердитого взгляда. Казалось, глаза ее были все время настороже, постоянно внушали: «Не забывайся, ведь это же маскарад».

Петр наглел, становился развязнее. Он бесцеремонно обнимал невесту, закидывал ее голову, старался поцеловать в губы. Но Айна поджимала их в самый последний момент, резко отталкивала от себя парня и выбегала из-за стола. Ее тошнило.

Подгулявший комендант тоже пытался облапить невесту мозгляка-сапожника.

— От чистого сердца поцеловать хочу за ваше счастье, — басил он, обращаясь к Петру. — Разреши-ка, милейший.

Петр боялся скандала, который вот-вот могла вызвать Айна, но комендант был для него еще страшнее.

— Я-то разрешаю, Роберт Эдуардович, а вот она…

Не слушая жениха, комендант грузно протискивался между развалившихся на стульях гостей к Айне.

— Фрау, красавица, осчастливьте!

Айна толкнула в лицо коменданта доверху налитый стакан вина.

— Вот, ваше счастье, пейте!

— На брудершафт, милая!

— Пейте один, со мной целоваться нельзя, чахотка, слышите, — растягивая слова, внушительно говорила девушка,— чахотка, тур-бер-ку-лез.

Комендант недоумевающе заморгал реденькими полупоседевшими ресницами, и пыл его моментально погас.

— Целуйте ее, господин комендант, — подбадривал толстяка щеголеватый с расчесанными на прямой ряд волосами молодой офицер. — Целуйте по-нашему, по-солдатски, так, чтобы у нее кровь из губ брызнула.

Комендант же, до смешного трясущийся за свое здоровье, уже боялся девушку. Он даже не взял из ее рук стакан, а пошел обратно в свое кресло, обескураженно бормоча:

— Что за причуды? Красотка редкой породы, а близко не подойди — отравишься. Русские — народ квелый, нация вымирающая.

После поражения самого коменданта никто из фашистских офицеров не посмел охотиться за невестой Петра. Каждый из них боялся навлечь -на себя гнев необузданного, зверски жестокого коменданта Марьянино.

От винного угара, от дыма сигарет, от несвязных разноголосых криков пьяных у Айны больно застучало в висках.

— Я уйду, мама,— наклонясь к матери, сказала она. — Мне плохо, я не выдержу.

— Иди, иди, моя ласточка, отговорюсь я, защищу тебя.

Хмурая осенняя ночь окутала село, задернула густою, как вакса, хмарью дома, улицу, оскудевшие в своем последнем наряде деревья. Пропитанный сыростью воздух, словно густой туман, не позволял вздохнуть полной грудью. Под ногами хлюпала грязь.

Айна шла, как слепая, выставив вперед руки, опасаясь натолкнуться на встречного, шла, не зная, куда и зачем, с непокрытой головой, в белом подвенечном платье. Она шла, усталая и разбитая, без мысли, без цели, шла, как привидение, в холодной осенней ночи. Длинное платье путалось в ногах, грязные брызги усыпали его. Что платье, когда такой же вот грязью забрызгали ее совесть!