Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Да, Сокола жаль…

Два круга сделал Аркадий Дымов над аэродромом, тщательно рассчитал посадку на изувеченной войной площадке.

— Как бы не свалиться в воронку, — поделился он опасением с Цыганком.

— Сядем! — уверил Рошат. Цыганок был спокоен: знал, что Дымов не допустит поломки машины. И Аркадий Григорьевич действительно посадил самолет с точностью, которой мог бы позавидовать любой командир корабля. Машина покатилась по узкой, залатанной гравием бетонированной площадке и, осторожно развернувшись, лавируя между воронками, подрулила к разбитому зданию аэропорта.

…Закончив погрузку раненых, Рошат доложил командиру.

— Товарищ комиссар, машина готова!

— Иду, иду, Майко. Записку отцу приготовил?

— Нет, а зачем?

— Пролетим над Логой, выбросим.

Через несколько минут Рошат с замирающим сердцем смотрел из кабины. Навстречу самолету плыли родные, знакомые с детства места. Вот извилистая, заросшая камышом Тихая, вот островок, где рыбачил он прежде, а вот и поля. Гладкие и привольные, они расстелились на много километров и топорщились ржавою щеткою стерни. Видно, враг не дошел до полей колхоза, иначе их испоганили бы темные ямы разрывов, змейки грязных окопов да трупы убитых.

— Наш колхоз! — радостно поблескивая зубами, кивнул Цыганок Дымову. — «Лалы Черген». Местные жители Логою окрестили.

Под самолетом проплыл небольшой, в две короткие улицы, поселок.

— Поселок молоденький, постройки-то почти новые, — заметил Аркадий Григорьевич.

— В тридцать втором здесь табор осел. Государство помогло выстроить, — пояснил Цыганок. — Смотрите, вон слева, где тополь в оградке высокий, это и есть дом моего отца.

— Воронов! — крикнул Дымов штурману.— А ну, покажи-ка свое искусство бомбометания, сбрось этот вымпел в тот дворик, где тополь стоит. Веди машину, Майко. Бомбил ведь, сумеешь.

— В танк на ходу попадал, — не упустил случая похвалиться Рошат, — а в свой дворик и вовсе уложим.

Вымпел — крепко завязанный в платок камень с запиской Рошата — штурман сбросил почти у самого дома Майко. Рошат видел, как к брошенному свертку подбежала стайка черномазых мальчишек.

— Теперь до батьки дойдет, — решил он, — ребята у нас грамотные, прочитают.

Под вечер на аэродром города Реченска Рошат садился самостоятельно. Он пришел флагманом, за ним одни за другим сели корабли Чичкова и Федорова.

В разгар погрузки раненых к аэродрому подкатила впряженная в пару черногривых коней бричка. Расписная дуга, украшенная серебром сбруя, вороные красавцы кони и сам ездок, сухопарый видный старик, привлекли внимание летчиков. Старик с легкостью профессионала наездника соскочил с возка и, привязав лошадей к обгорелой свае бывшей беседки, быстрой, не по годам крепкой походкой пошел к самолетам.

— Вы куда, папаша? — преградил ему путь часовой.

— Я? Пропусти, дружко, письмо надо с летунами отправить. Свой я, товарищ военный, местный, из колхоза «Лалы Черген», председатель. Слышал небось о таком? Пропусти.

— Нельзя, папаша. Без пропуска на аэродром не дозволено.

— Да ну, пропусти, дружко. Улетят наши птахи, не успею я с пропусками возиться. — Взволнованный голос старика, довоенный, обрамленный кумачовым бантом орден на его груди смутил часового. Осторожно оглядываясь, он заговорщически произнес:

— Ну, ладно, передавай свой пакет и мигом назад, пока мне наряд за тебя не всыпали.

Старик подошел к первому попавшемуся на глаза самолету и обратился к стоящему у стремянки высокому широкоплечему летчику?

— Откуда летаете, милый?

Бортмеханик Козлов подозрительно оглядел старика.

— Зачем тебе знать? Какой же дурак тебе скажет?

— Да понимаешь, мил человек, дело у меня есть, пакет вот передать мальцу своему надо бы.

В это время в дверях самолета появился Майко. Быстрые черные глаза Цыганка широко раскрылись, ресницы запрыгали.

— Батя! Батя, родной. Откуда ты взялся? — рванулся он к старику.

— Сынко, живой! Здоровый. Сынко, Рошат мой, свидались.

Слезы катились по впалым темным щекам старика, путались в усах, оседали на поседевшую волнистую бороду.

Сынко, Рошат мой, сынко, — твердил старый Майко, прижимая к груди летчика.

Часовой, не спускавший глаз со старика, постоял рядом, смущенно посмотрел по сторонам и, как-то виновато улыбнувшись, зашагал прочь от самолета.

— А ну, повернись, сынко, отойди на шаг,— вытирая мокрое лицо рукавом голубой праздничной рубахи, которую Рошат помнил еще до войны, проговорил старый Майко: — Повернись, сынко, покажись, каков стал?

Цыганок, косясь на товарищей, поворачивался из стороны в сторону.

— Хорош, сынко, хорош, моя в тебе жила, порадовал старика. В Логу б теперь к своим заявиться, эх, разудалую встречу устроил бы. Едем, Рошат, едем к своим, сынко, вороные наши — огонь, плохих коней держать непривычны, полтора часа — и дома. Едем, сынко, мать повидаешь, Фиску, Тезу! Тезу-то помнишь, сынко? Помнишь, как с Дучко из-за нее на бичах дрались? Хороша Теза, огонь, девка еще, поедем!

— Нельзя, отец, невозможно сейчас! — кивая на лежащих раненых, грустно потупился Рошат.

Старый цыган растерянно затеребил седую бороду.

— Братики, милые, заночуйте, стерпите. Случай-то какой: с сыном шесть годков не видались. Один он у меня, один… Уважьте старика, милые.

Раненые сочувственно смотрели на старого цыгана, молчали.

— Нет, батя, нельзя, невозможно покуда, — провожая глазами взлетающий самолет Чичкова, подавил вздох Цыганок. — Теперь уж недолго осталось. Подожди. Видишь, сколько больных, оставить их здесь не могу. Сам знаешь, немцы бомбят… Прости, батя, пора мне. Солнце-то на закат пошло. А нам надо засветло.

Старик поцеловал сына и горестно махнул рукой.

— Эх, война чертова! И кто ее только придумал! Что ж, сынко… Не властен ты над собой, вижу, лети. Авось еще свидимся.

Рошат проводил отца грустным взглядом. Старый Майко, потеряв свою молодцеватость, шел, опустив плечи, покачиваясь, как пьяный.

Как бы хорошо сейчас догнать старика, вместе вскочить в бричку и, распаляя свистом удалых коней, помчаться по ровной степной дороге! Пусть сзади стелется облаком пыль, пусть свежий ветер бьет в лицо, пусть густой запах степи щекочет ноздри.

Гей, вороные, вперед! Покажите-ка удаль летчику, развейте грустные думы, лихим звоном копыт разбудите вечернюю степь! Гей, вороные, вперед! В Логу, в родное селенье, без вожжей залетите вы сами! Стоп! Дайте спрыгнуть у дома. Дайте вбежать на крыльцо, стиснуть в объятиях мать, прижаться к сестренке. Хорошо бы усесться в кругу своих, осушить чашу хмельной медовухи, ударить в бубен. Спляшем, цыгане, споем!

— Война, война, — повторил Майко слова отца, — кто тебя только придумал!