Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Слушаюсь, капитан.

— Все. Время, кажется, вышло. Валяй.

Чавкая сапогами, немец побежал вдоль ручья. Сухтайнен, щурясь, посмотрел ему вслед, затем повернулся и прыгнул в зеленую гущу орешника.

…Никита Буйвал привстал, затаил дыхание. Острый слух партизана уловил тревожный шум чьих-то шагов. В лес зашел чужой человек: поступь быстрая и тяжелая, неосторожная «Свои так не ходят». Партизан тихонько толкнул сладко дремавшего рядом подростка.

— Ефим, кажись, кто-то бежит, слышишь?

Паренек вскочил, схватился за ложе винтовки.

— Ляг, свистун несмышленый, — сердито дернул его за штанину Никита.

Привыкший беспрекословно слушаться старшего товарища, Фима протер красные припухшие веки и безропотно опустился рядом. Никита осторожно отодвинул колючую ветку калины, выглянул наружу. К низине между густым орешником мятым зеленым шнурком протиснулась тропка. Скрытая в листьях подорожника, она подползла под сбитый грозою дуб и уткнулась в совсем непроглядную кущу ежевики. Над головой партизан прошуршала листва, краснобрюхая птица порхнула вдоль тропки и уселась на сухую вершину старой осины.

— Тук! Тук! Тук! — звонко застучала она длинным клювом.

«Неужто дятла за человека принял?» — подумал Никита, как вдруг из кустов ежевики на тропку выскочил человек. Широкие скулы Никиты дернулись, заострились, в глазах загорелась охотничья страсть.

На партизанскую тропку вышел чужак. Он простоволос, собою крупен, светлая борода, словно замызганный веник, смята. Судить по одежде — вроде как русский военный, всмотреться в фигуру — устал: качается, того и гляди, споткнется и рухнет. «Сдрейфил, должно, мотнул с поля подумал Буйвал и сразу же ощутил неприязнь к бегущему по тропе человеку. Заскорузлою пятернею он нащупал остренькое плечо своего товарища, предупредительно шепнул:

— Без моего приказания ни шагу.

Человек все ближе: лицо в крови, подол гимнастерки изодран.

— Топай, Ефим, к своим, донеси, что на девятой версте нечисто.

Фима попытался было вскочить, но Никита сердито дернул его за штанину.

— Осторожней, ни звука!

— Есть, дядя Никит… — Фима замялся. — А как же ты с тем? — кивнул он на тропку.

— А так. Ежели он один, считай, у меня в кармане.

Фима пополз в чащу. Прошлогодние листья прошуршали следом за ним.

Никита отложил в сторону винтовку, вынул из-за пазухи кусок легкой, скрученной из старых бинтов бечевки. «Зараз будем знакомиться». Он бесшумно подкатился к самой тропе, лег на бок. Грязный, с отставшей подметкой сапог бегущего близко, вот уже рядом. Никита сунул под рваный сапог свой тяжелый, резиновый.

Человек плашмя грохнулся на тропу и не успел повернуться, как Буйвал уже сидел на его спине и, заломив ему руки, набросил на них веревку. Работал он споро, уверенно, как бывало прежде, когда готовил к отправке на рынок партию хряков и подсвинков. Человек барахтался, бился о землю, плевался, пытался что-то кричать, но шершавая ладонь партизана вовремя стиснула его рот.

— Орать будешь, мозги вышибу, — тихо припугнул Никита, обшарил его карманы, извлек из них пистолет «парабеллум» и две запасные обоймы. Из голенища рваного сапога вытащил самодельную с ручкой из плексигласа и набора разноцветных пуговиц финку.

«Привычка вроде бы нашенская, нож про запас прячет», — подумал Никита, вслушиваясь в скрытую жизнь леса. Пленник снова забился, чуть было не стряхнул с себя партизана, замычал, замотал головою.

— Чуточку охлани, языком трепать рановато, — прошипел Буйвал.

Убедившись, что лес не таит пока никаких опасностей, партизан слез с пленника, достал кожаный с кистью кисет.

Пленник рванулся, сел, окинул своего победителя ненавидящим взглядом. Не обращая на него внимания, Никита скрутил папироску, зажег спичку.

— Один в лесок заскочил… Айн, спрашиваю? — повысил он голос.

— А у тебя что, в глазах струя, не видишь? — в свою очередь зло закричал пленный.

— Но, но! — надвинулся на него Буйвал. — Гляди, как бы из носа но заструило… Погонорись у меня.

Зеленоватые кошачьи глаза пленного бесстрашно впились в изрытое оспой, скуластое лицо Буйвала.

— Подножка исподтишка — прием подлецов, понял?!

Крупные рябинки на лице Буйвала налились кровью, скулы свирепо дернулись. Он грубо толкнул пленника грудью в плечо.

— Подлецом обзывать? Хошь, развяжу и пустыми руками ребра сломаю, хошь — говори?

На окровавленной щеке пленника задрожал сухой листок подорожника, тонкие, вымазанные землею губы скривились в брезгливой, злой усмешке.

— Развязывай!

— Отставить, Никит, постой! — одернул Буйвала спокойный приглушенный голос.

Никита вскочил, вытянулся, виновато опустил в землю глаза. Он узнал голос своего командира. Из кустов вышел Федор Сергеевич Корж. За время жизни в лесу он еще больше ссутулился, на лице резче выступили острые скулы. В желтой кожаной куртке, таких же сапогах и фуражке, он напоминал комиссара гражданской войны. Два пистолета на поясе и полевая офицерская сумка дополняли это сходство.

За командиром из чащи вышло еще с десяток вооруженных людей.

— Кто такой? — подошел к пленному Федор Сергеевич.

— С кем имею дело? — тряхнул белесыми волосами пленный.

Корж кашлянул, положил на пояс худые крупные руки.

— Вопрос на вопрос, значит… Не ко времени. Веди, Никит, к Лысой горе, в сторожку.

Буйвал схватил пленника за плечи, бесцеремонно толкнул на тропку.

— Шагай!

— Поаккуратнее… — огрызнулся пленник.

Никит, в самом деле, повежливей, — предупредил Федор Сергеевич.

Пленник обернулся, крикнул с обидою в голосе:

— Фашисты в лагере издевались, и вы тоже? Со своим братом, как со скотом, да?

— Своего брата пока что не вижу, — спокойно заметил Федор Сергеевич. — На лбу не написано.

— А у вас что же, написано?

— Коль распознал, выходит, что с надписью.

— Несправедливо… Я… я командир роты старший лейтенант Суховей!

— Откуда?

— Из лагеря Стемпеля.

— Другой разговор. Давно?

— Утром бежал, стреляли в меня, ранили. Фрица у ручья хлопнул… У меня военный билет… Вот, — пленный выставил рваный сапог, — здесь, под подметкой.

Никита мигом нагнулся, рванул чуть отставшую от сапога подметку. На траву упала тоненькая, завернутая в марлю книжечка. Никита поднял ее, развернул, не глядя подал командиру. Федор Сергеевич перелистал страницы, пристально посмотрел на пленного.

— Бумажкам верить отвыкли, проверим по фактам, — строго кивнул Буйвалу: — Веди!..

В сторожке на Лысой горе Никита два дня провел с глазу на глаз с пленным. Они были голодны (три сухаря на двоих, как выражался Буйвал, — паек дизентериков), злы, нещадно ругались. На третий день Никиту сменили два брата Смарыгиных.