Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Иди побыстрей. Командир ждет…

Возле землянки, разложив на пне отвертки, шомпол, баночки ружейного масла, Федор Сергеевич чистил оружие. Буйвал поздоровался, сложив по-турецки ноги, сел рядом на траву.

— Как Суховей? — не отрываясь от дела, спросил Федор Сергеевич.

— Просит оставить в отряде.

— Проверяли мы, что за птаха. Представь, из лагеря, действительно, убежал старший лейтенант Суховей, приметы, время, документы, все совпадает. Как смотришь, что делать а ним будем?

— Поручи мне. Я его в деле проверю. Споткнется где, струсит, там и останется.

— То есть?

Буйвал повел взглядом на пистолет, небрежно тронул рукой кобуру.

— Мы же, Федор Сергеевич, вместе рыбачили. Видал хотя бы разок, чтобы рыбка у Никитки с крючка слетела?

Федор Сергеевич покачал головой.

— Ладно, давай проверяй… Да смотри, думай: горячку зря не пори. А то ведь ты, знаю, чуть что — сразу и за оружие…

Суховей вышел из сторожки. На лесной поляне сидели и лежали вооруженные люди. Разложив у ветхого крылечка фанерку, четверо стучали об нее костяшками домино. Двое, уткнувшись головами в разостланную телогрейку, дремали, один строгал ножом палочку. Никита подошел к ручейку, лег на живот, чмокая губами, долго пил. Суховей сел рядом на пень.

— Бери меня с собой на задание, только оружие верни, — заговорил он.

Никита встал, вытер рукавом мокрые губы и подбородок.

— У меня, парень, закон: хошь партизанить — оружие добывай у фрицев.

— Я же добыл пистолет, где он?

Никита тихо свистнул, щелкнул пальцами.

— Ого! Добыл да посеял: выиграл и проиграл. Выходит, при своих и остался.

— Воровские законы…

Буйвал сердито шмыгнул носом.

— Несподручно — валяй откуда пришел, ночью из леса выведу…

Суховей посмотрел на партизана, строгавшего ножом палочку, громко вздохнул.

— Ты мне хотя бы финку верни.

— На что тебе? Палки выстругивать?

Суховей брезгливо сплюнул.

— Эх ты! Голова, как котел, а умишко младенческий. Думаешь, если оружием, как шаман побрякушками, пообвесился, значит, силен, да? Я одним ножом больше, чем ты всем своим вооружением, врагов уничтожу.

Буйвал добродушно улыбнулся, обнажив крупные крепкие зубы.

— Вот же трепач… Должно, из-за бахвальства и роту посеял.

— Доказать?

— Доказывай.

— Верни-ка мой нож…

Буйвал сунул за голенище руку, вытащил финку и сердито швырнул ее Суховею в ноги.

Суховей поднял ее, раза три подбросив над головой, ловко поймал за рукоятку. Потом посмотрел на Никиту.

— Клади руку на дверь…

— Как это? — недоуменно заморгал Буйвал.

Суховей подошел к двери сторожки, приложил к ней, широко расставив пальцы, крепкую кисть.

— Вот так, понял?

Загоревшийся любопытством Буйвал повторил прием Суховея, прислонил к двери правую руку. Усмехнувшись, зашел с другой стороны и вместо правой приложил левую. Суховей отсчитал от двери двадцать шагов, выпрямился, взял нож за конец лезвия.

— Под какой палец воткнуть?

— Чего, чего? — ощетинился Буйвал. — А ну, как в руку?

Суховей холодно бросил:

— За царапину отдаю любой палец: секи, стреляй при свидетелях.

«Ай да мудрец! — решил про себя Буйвал. — Должно, смелость мою пытает. Ну давай, парень, потягаемся». Не желая уронить себя в глазах товарищей, смело уставился взглядом в хвастливого новичка. «Бей хошь в руку, все одно не сморгну, для меня лишняя заплата на теле — пустяк, а вот как ты запоешь, я ведь палец отхвачу вместо шутки».

Улыбаясь, Буйвал крикнул:

— Давай под мизинец, не жалко…

Суховей выставил вперед ногу, широко замахнулся,. Нож свистнул, описал в воздухе молнию и, с силой воткнувшись в дверь, закачался вплотную с ревматической шишкой у сгиба мизинца Буйвала.

Никита спокойно отнял от двери руку, с трудом выдернул глубоко впившийся в доску нож и покосился на товарищей. Лицо его расплылось в довольной улыбке.

— Доказал ведь черт, а? — и, не дожидаясь ответа удивленных партизан, похвалил Суховея: — Мастак… Этак ты любого часового без звука с поста выдернешь.

— Давай десяток ножей, — прикрепляя финку на пояс, горделиво сказал Суховей,— я тебе нос обчерчу таким же манером.

— Неужто в армии научили? — добродушно спросил Буйвал.

— Жди, как же, научат. В цирке работал.

Ночью над Колтинской посадочной площадкой немецкие истребители впервые подкараулили два партизанских самолета.

Один за другим самолеты упали в лес, на десятки километров громыхнув взрывами.

В своей землянке Корж выслушивал нерадостные донесения командиров групп, посланных на разведку. Лица у партизан хмурые. Один лишь Никита Буйвал с видом победителя поглядывал на товарищей. Его группа подбила танкетку, привела языка, добыла два мешка продовольствия и в придачу — почти целый бидон шнапса. Голос Буйвала спокойный, без оттенка усталости.

— Новичок-то наш, «рваное ухо», парень оказался геройский. Фрица ножичком издали колупнул, тот и не охнул. Полное вооружение добыл.

Федор Сергеевич, не слушая Буйвала, внимательно рассматривал найденную в лесу пилотку со свастикой. Когда партизаны начали расходиться, попросил Буйвала задержаться.

— Ты все же, Никит, за этим-то «парнем геройским» присматривай в оба. Как-никак, чужак, не раздоленский. Вот самолеты нынче спалили. Плохо это, ищейки на след выходят… Надо смотреть да смотреть,

Федор Сергеевич подошел к лавке, поднял наполненное водой ведро, стал пить большими глотками.

— Булатов ничего не сообщает?

— Нет, не слыхать.

Пришла весна. Марьянино расцвело весенними красками. Грязные, закопченные кусты и деревья оделись в малахитовый наряд, под окнами домика Черных пробилась к свету сонная листва «петушков», на пригорке, за огородом заалела черешня. Село помолодело. С утра и до вечера из парка доносился неугомонный крик грачей, над крышами проносились стаи скворцов, на колокольне церкви заворковали чудом уцелевшие за голодную зиму голуби.

Талые весенние воды до блеска отчистили крыши домов, унесли с улиц кучи золы, навоза и мусора, лучше любой поломойки вымыли тротуары, лавочки, конные привязи. В глухом проулке, жмурясь от яркого солнца, воробьями облепили завалинки домов ребятишки. Облезлые и тощие собачонки, храбро задрав хвосты, носились возле них по протоптанным стежкам.

За углом затарахтел мотоцикл, послышался властный гортанный крик, и с переулка, как ураганом, смело все живое. Ребятишки проворно нырнули в первые попавшиеся на глаза подворотни. Вслед за ними, поджимая хвосты, юркнули собачонки, и даже гревшийся на солнцепеке старый кот спрыгнул с ворот в палисадник.

— Тревога! — взвизгнул чей-то ребячий голос. — Фрицы!

Разбрызгивая мутную воду луж, по проулку промчался зеленый, заляпанный грязью мотоцикл с люлькой. В нем такие же грязно-зеленые, как листва придорожных деревьев, автоматчики в нахлобученных металлических касках.