Евгений Воробьев - Незабудка. Маленькая повесть

- Нет.

- Ну, как же! Я тогда в подвале с рацией сидел. Где вы раненых перевязывали. Ну, тех, кого на улице Гедемина подобрали.

- Бой тот помню. А вот, что ты в подвале сидел…

Она прикрыла глаза, так ей легче было воскресить в памяти ранний вечер тринадцатого июля, душный, пропахший порохом, дымом и гарью, окровавленный вечер…

- Ох, вы тогда на раненых кричали! Ну там, в подвале…

Она с удовольствием закивала.

- Иногда на раненого накричишь и сама успокоишься. И ему не так страшно. Раненый про себя так рассуждает: «Ну, если на меня сестрица повышает голос, значит, мое положение вовсе не такое скверное. Не станет же сестрица кричать на умирающего! Значит, и подвал не отрезан от своих. Зря кто-то сболтнул…» А между прочим наш подвал в форменное окружение попал.

- Ну как же! И медикаментов тогда не хватило. Я вам два своих индивидуальных пакета в руки вложил.

- Все из головы вылетело.

- Разве до меня было?

Как ни силилась, она не могла вспомнить подробностей, но уже твердо знала, что не впервые встречается с младшим сержантом. Да, она видела, конечно, не раз видела эти глубокие темные глаза в темных веках, затененные ресницами, отчего глаза казались совсем черными. Да, она уже не раз ловила на себе его взгляды, неизменно почтительные и преданные.

- Позже я перебрался с рацией к православному собору. Чуть не на паперти божьего храма окопался. В скверике. Вы тот собор помните?

- Костелов там до черта было. Все небо загородили. А собора что-то не помню…

- Ну, как же! Мемориальная доска висит. Петр Великий присутствовал на молебствии. В одна тысяча семьсот пятом году. По случаю победы над Карлом Двенадцатым.

- Нас с тобой в случае чего, - Незабудка хмыкнула, - гробовая доска приголубит. Не хуже, чем мемориальная.

- Пускай лучше нам звезды светят. И птахи пускай для нас поют. В одна тысяча девятьсот сорок четвертом году. И в другие годы…

- Ты, наверно, стихами балуешься? И образование высокое?

- Только собирался в институт поступить. Перед войной. А работал радистом. Пароходство. В Керченском порту.

- Это у вас там керченские селедки водятся? - снова раздался смешок.

- Ну, как же! - обрадовался младший сержант. - Только моя рация не касалась рыболовного флота. Конечно, если штормяга… А так я больше переговаривал с самоходными баржами, с буксирами. Железную руду возили.

- Я железную руду тоже видела. Есть у нас на Северном Урале такая гора Юбрышка. Потом в Висимо-Шайтанске рудник…

- Ну, как же! А керченская руда знаменитая! У нее слава не меньше, чем у керченской селедки. Правда, фосфору в нашей руде многовато… Помню, обеды носил отцу в бессемеровский цех. Сызмальства привык к огню. Конвертор начнут продувать - воздух гудит, дрожит, шатается! И не видать воздуха за дымом, за искрами. Будто «катюши» всем дивизионом играют…

- А я малообразованная. - Незабудка тяжело вздохнула. - Кто знает, может, и я бы студенткой стала… Да осень выдалась неприветливая. Как раз вышел указ о прогулах. Чей-нибудь будильник даст осечку, откажется звонок подать, проспит хозяйка самую малость - добро пожаловать в тюрьму. И никто не принял того во внимание, что вчера хозяйку заставили сверхурочно работать. Да потом вечерняя школа. Четыре часа за партой…

- Тот указ много горя принес, - согласился младший сержант. - От него чаще страдали хорошие люди, чем плохие. У нас в Керчи тоже Случаи были из-за этого указа…

- Да уж куда несчастнее случай в Свердловске случился. Когда я на работу опоздала. В первый раз никак не могла в трамвай сесть. Разве на Уралмаш трамвай ходил? Не вагон, а душегубка! Ногу на подножку поставила, уже за поручень ухватилась, а какие-то хамы столкнули, сами повисли и укатили… А через неделю будильник, будь он неладен. Вот и опоздала во второй раз. Ну, из комсомола исключили. Ну, засудили. Явилась с приговором в тюрьму, говорят: «Нет мест свободных. Приходите на той неделе». Еще раз явилась, опять отсрочку дали. И никто заступиться не имел права. Указ! Только через два месяца в свой механосборочный цех вернулась. К тому времени квадратные уравнения, а заодно теоремы, сказуемые и все крестовые походы из сознания вышибло. До квадратных ли уравнений, когда вся жизнь насмарку пошла? Чуть не повесилась. Уже и веревкой запаслась. Но одной крошки глупости все-таки не хватило… Ну, поступила продавщицей в магазин «Гастроном». На площади Пятого года. Отдел - «Деньги получает продавец». Позже ученицей в парикмахерскую устроилась. Гостиница «Большой Урал». Но мастерицей недолго хлопотала. Еще, наверно, не успели отрасти волосы у моего первого клиента, которого я под машинку два нуля постригла - война! Первых раненых в Свердловск привезли - сразу в госпиталь подалась. Рядом с домом Чекиста. И знаешь? Отказались от меня в госпитале! Новые штаты им, видите ли, не прислали. Война до отдела кадров еще не докатилась. Однако через неделю санитаркой приняли. А почему? Вызвалась самолично раненых брить и стричь. Словчила, в своей спецовке пришла. Из парикмахерской халат. С узким кармашком для расчески. Сама стирала, крахмалила, никому халат не доверяла.

- Вот война окончится, за книжки сядете.

- Между прочим, я не девочка в платьице белом. И мне уже давно не шестнадцать лет.

- Еще совсем молодая…

- Вот так молодая! Да в моем возрасте уже все собаки сдохли. Семь лет назад паспорт получила. В мои годы мечтать поздно. «Куда, куда вы удалились…» А думать, говорить о будущей жизни…

- Почему же?

- Суеверная. Вот фотограф из дивизионной газеты хотел меня снять на карточку. Еще когда наградили вторым орденом. Трепался, что при. моей внешности снимок можно сразу пускать в печать. Безо всякой ретуши. Однако не далась я фотографу в руки. Зря он на меня наводил свой оптический при-цел. Дело было как раз перед наступлением… Не люблю испытывать судьбу! Потому и не загадываю насчет будущего. Разводить разные фантазии…

- Фантазии я тоже не уважаю. А примериться к завтрашнему дню… Вот хотя бы сейчас. Пока немцы позволяют. Может хирургом станете?

- Хирургом? Нет, на мирное время военных хирургов хватит. Еще без практики останешься. Тогда ведь только гражданские болезни останутся. А вот если бы, - она проводила взглядом трассу пуль, светящихся поверх голов, - ребятишек лечить. Впрочем, не знаю… Никогда не думала…

- А почему бы о мирной жизни не помечтать? За нее тогда и воевать сподручнее…

- А если вернусь домой да с пустой душой? До того обеднела - хорошим людям разучилась верить. Сам-то разве не заметил за мной такого? - Она помолчала, ждала, что он откликнется, но отклика не последовало. - Все чувства во мне умерли. Только ненависть к фашистам осталась.

- Не верю! А любовь? Доброта? Знаете, что Новиков, ну, тот усатый дяденька, про вас сказал? «Она, - сказал, - сердитая, но добрая…»