Евгений Воробьев - Незабудка. Маленькая повесть

- Твой Новиков уже, наверно, в медсанбате. Голень у него перебита. Шину наложат. А костылями долго ему стучать придется. Для него война - вся…

- Я видел, как вы за ранеными ухаживаете! Из-под огня выносите. Ну, как же! А без любви откуда и ненависть возьмется?

- За ранеными ухаживать - дело хорошее. - Она снова вздохнула. - Хуже, когда за тобой здоровые начинают ухаживать… Плохим людям поверила. На хороших веры не хватило.

- Опять на себя наговариваете.

- Сам не убедился? Вот тебя сегодня в трусы зачислила. Еще на том берегу возвела напраслину. Эвакуировались бы мы вдвоем на дно - и разговор весь. Утопленникам рассуждать некогда. Теперь представь - только один из нас выбрался бы на этот берег подобру-поздорову. Один из нас, из двоих, живой из воды вышел бы, чтобы обсушиться на белом свете. Или я бы о тебе, несчастливом, правды не узнала. Или ты бы от меня, убитой, прощения не выслушал, носил с собой вечную обиду.

- А я на вас, Незабудка, вообще обидеться не могу. Только пожалеть…

- Не смей меня жалеть! Я вовсе не слабая. Вот захочу - и забуду про себя все плохое! Только и всего…

- А я ничего про себя забывать не хочу. И когда страхом трясся, дрожал за свою шкуру - помню. Я вот, признаться, в последних боях больше бояться стал, чем прежде. Или потому, что победа ближе?

- Мой страх наоборот на убыль идет. Привыкла? Или стала к себе безразличная?

- А может оттого, что душа в одиночестве?

Незабудка привстала и всмотрелась в его смутно белевшее лицо. Увидела глубокие глаза с теплинкой и разлетистые черные брови? Или только вообразила себе все. черты лица в темноте? Она долго молчала, возбужденная разговором, который затеял младший сержант.

«Мечты, мечты, где ваша сладость?..» Намечтаешь столько, что в каску не заберешь. Придет ли для меня эта мирная жизнь? А если я с войны калекой приковыляю? Очень прошу, - она все сильнее раздражалась, даже сердилась, - не думай оби мне лучше, чем я есть. Все чувства на войне израсходовала. Даже энзе не осталось…

- А чувства вообще нельзя израсходовать.

- Если дотяну до победы - забуду себя, фронтовую. Забуду, и вся недолга! Натощак буду жить, без памяти.

- А память нам не подчиняется. Над ней не то, что наш «большой хозяин», ноль первый, сам Верховный Главнокомандующий не властен. Ну, как же! Иногда начнешь что-нибудь вспоминать.- никак не вспомнишь. А забыть захочешь - никак того из памяти не выгонишь. Разве я могу хоть на минуту забыть, что меня война обездолила, круглым сиротой сделала?

А чем прилежнее забываешь - те‹м сильнее это прячется в памяти. Какие-то там есть закоулки, тайники, запасные позиции, что ли… Прячется, а прочь из памяти не уходит. Если бы мы своей памятью (распоряжались - никто бы зла не помнил, никто бы от угрызений совести не страдал…

Может быть, темнота придала Незабудке смелости, или ее тронуло душевное расположение соседа, или ее в самом деле мучила совесть, но она ощутила внезапную потребность исповедаться.

- Между прочим, всю зиму в одном блиндаже с майором прожила, - она горько усмехнулась. - Весь медсанбат знал. Как говорится, - она запнулась, а затем с отчаянной решимостью выпалила, обжигая себе губы словами, - замужем не была, без мужа не спала!

Зачем же она говорит о себе в насмешку? Старается как можно больнее себя уязвить? Выставить себя в самом непривлекательном виде? Младший сержант понял: чтобы он не стал ее жалеть. Но он догадывался, он чувствовал, что ее цинизм - деланный, нарочный. Она лишь маскирует неопрятными, грубыми словами свою чувствительность, притворяется бесстыдной, хочет себя унизить.

- Если с вами вместе в том блиндаже любовь проживала… - с трудом вымолвил младший сержант. - Любовь греха не знает.

Она резко повернулась, и ее опалило горячим блеском глаз, глядящих в упор. Незабудка не выдержала немого допроса и откинула голову на песок, мимо его сиротливой руки, белевшей бинтом.

- А если без любви? - спросила она после долгого и подавленного молчания, с каким-то недобрым вызовом. - Конечно, поначалу всему верила. Вот она любовь - единственная, неповторимая. «Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда». Потом заставляла себя верить. Потом поняла, что сама обманулась и другого человека обманываю. А когда поняла - не накопила смелости, не объяснилась до конца. Не распрощалась вовремя. Под огнем ползать не стеснялась, а тут смелости не хватило… Только весной, когда под Витебском шли бои, перевелась из медсанбата на передовую… Как поется в той песенке: «И разошлись мы, как двое прохожих, на перепутье случайных дорог…» А в батальоне у Дородных служить хорошо! Никто из офицеров не кавалерничает. И прошлым глаза мне не колит. - Незабудка передохнула с облегчением, самое трудное было произнесено. - Ну, кому я нужна буду после войны? Ушла на фронт, мне уже двадцать лет стукнуло. Воюю четвертый год. Кто знает, когда сниму каску и сапоги… А между прочим, в тылу подросли невесты, много невест. И девушки-то все на выданье - восемнадцать, девятнадцать, двадцать лёт. Я еще до войны заневестилась. Кавалеров было - хоть пруд пруди. А вот единственного, любимого… На танцы пойду - не дают присесть, отдышаться вволю. Но жизнь, она длиннее самого длинного вальса… Нынешние невесты пороха не нюхали. Не знают, какой грубой и некрасивой стороной иногда поворачивается жизнь. Им не кружит голову контузия. Не гнет в дугу ревматизм. Они не ковыляли на костылях, кожа у них нежная, без шрамов… А потом, разве ты не знаешь, как некоторые в тылу смотрят на нашу сестру, когда она возвращается с фронта? А я по всем статьям фронтовичка…

Если бы так рассуждала какая-нибудь дурнушка, да еще девица на возрасте… А Незабудка слегка, самую малость кокетничала. Она представлялась достойной жалости не потому, что хотела вызвать жалость младшего сержанта, но потому, что ей не терпелось услышать от него горячие возражения. Ах, она так хотела, чтобы он снова ей возразил, не позволил ей думать и говорить о самой себе плохо, чтобы он еще раз ободрил ее, как делал сегодня уже не раз.

Однако Незабудка не дождалась ни слова в утешение. Она тяжело вздохнула и вдруг в самом деле почувствовала себя безутешной…

«Голубые глаза, в вас горит бирюза…» - запела она несмело. - Мне, между прочим, голубой цвет был к лицу… - она запнулась, застеснялась. - И платье дома осталось. Такой веселый ситец, цветочки-василечки кругом. Косынка - тоже голубого шелка. И сережки бирюзовые… Между прочим, я красивая, хорошо знаю, что красивая. И это - после того, что пережила! Теперь притерпелась, а прежде мне так своего тела жалко было! Нежная кожа совсем ни к чему оказалась. И тут шрам, и тут изувечило, и тут метка, - смущаясь, она показала на грудь, на живот, ткнула пальцем в бедро. - А было время, подолгу перед зеркалом крутилась. Одно слово-парикмахерская! Маникюр. Прическа. Как полагается. Даже не верится, что есть женщины, которые разгуливают сейчас на высоких каблуках, красят губы и ресницы, завиваются, ходят на примерку к портнихе или спешат вечером на танцы… Чудно! Какие там еще каблуки и танцы! Тут мечтаешь разуться на ночь. Три года не снимала сапог. Не надевала, - она снова запнулась, - лифчика. В зеркало не гляделась досыта. Или в лужу на себя поглядишь, или в разбитое стекло. Вот в Вильнюсе, который ты вспомнил, там на главных улицах уцелело много зеркальных витрин. Было куда поглядеться… Может, я даже слишком красивая. А вот нету у меня судьбы… Ой, зачем ты мне руки целуешь?! Они такие грубые, обветренные. И кожа потрескалась… Наверно, порохом пропахли, ружейным маслом. Сегодня утром два диска расстреляла. Когда раненых подбирала, там, на лугу. - Она запрокинула голову и поглядела куда-то вверх, за край песчаного косогора. - Никто, никто не целовал мне рук. Только пленный немец. Подольститься хотел. Я в санитарную сумку полезла, немец подумал - в кобуру. Я перевязать его собралась, немец подумал - пристрелить… Между прочим, приятно, когда человек меняет о тебе мнение к лучшему. Даже, если тот человек - немец. Хуже, когда случается наоборот. Как бы и с тобой такое не приключилось. Издали глядел - любовался. Ну, прямо ангел голубоглазый! Невинная, как незабудка. А вот полежал рядом, на этом ночном пляже, да разглядел получше - крылышки-то у ангела помятые, подмоченные. А характеристика такая; что в рай этого ангела и на порог не пустят…