Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

Штефан Корбу увидел Иоану словно наяву, настолько близко, что, казалось, протяни руку — и дотронешься до нее. Он увидел ее сходящей с ослепительно белой кровати. Одетая в белое воздушное платье, придававшее ей еще большую нежность, она, казалось, парила в воздухе. Обрамленные волосами цвета пожелтевших листьев бледные щеки, огромные сверкающие глаза, слегка дрожащие губы и протянутые руки, словно жадно обнимающие свет, придавали ей ту полноту очарования, которой могут обладать лишь возвышенные душой люди в момент величайшего подъема.

Штефан не мог оторвать глаз от видения, которое вдруг связало его с тем миром, из которого он бежал.

Затем ему почудилось, будто Иоана медленно идет по обсаженной березами дороге и на ходу гладит стволы деревьев, траву. Она одна, как мечта, во всем том краю, который становился волшебным лишь только из-за ее присутствия. Потом Штефану Корбу показалось, что она подошла к воротам лагеря. Маленькая, тоненькая, в своем повседневном платье, она вошла туда и оглядела всех военнопленных, вышедших ей навстречу. Он услышал, как она спросила сдавленным от волнения голосом:

— А где Штефан Корбу?

Возвращение Иоаны из небытия, разговор с ней — все это явилось плодом накаленного ситуацией воображения. В следующее мгновение у него вдруг вспыхнула мысль о возвращении. Он сорвал с головы шапку и бросил ее в лицо спящего на полу человека. Рванул с плеч свой драный зипун с такой злостью, что тот затрещал по швам, и, не глядя, бросил его за спину. Но в тот момент, когда он приготовился прыгать на ходу поезда, Балтазар схватил его за ворот и потянул назад. Он улыбался. Лица их почти касались друг друга.

— Хорош утренний воздух! — сказал он и испытующе посмотрел на Корбу. — Одурманивает, не так ли?

— Да, одурманивает! — согласился Корбу и посмотрел внутрь кабины.

— Опасно, можно поломать ноги.

— Можно.

— Хуже того, колеса сделают из тебя рубленое мясо.

— В самом деле!

— Вот что, парень, я посоветовал бы тебе на будущее быть более осмотрительным. Имей в виду, что и я здесь.

— Понял.

— Тогда отлично. Не будем больше говорить об этом.

Он оттолкнул Штефана в сторону, чтобы пройти к выходу, оперся на створку двери и загородил ногой выход. По лицу его расплылась снисходительная улыбка. Он посмотрел на себя, потом взглянул на Корбу и рассмеялся. И на то была своя причина. Одеты они были в русскую поношенную неподогнанную одежду, которую нашел Корбу на складе лагеря: широченные с напуском штаны без обмоток, едва державшиеся на поясе, рваные стеганки, залатанные на локтях, на голове кубанки с красным верхом.

Смех Балтазара, в сущности, был вызван этим странным и неожиданным для них преображением.

— Выглядим мы довольно смешно, верно?

— Дело привычки, — механически ответил Штефан Корбу.

— И я так думаю. Через два-три дня будем чувствовать себя как настоящие русские.

— Будем-то будем, только вот как на это посмотрят сами русские.

— Не станем же мы их спрашивать об этом, — настаивая на своем, сказал Балтазар.

— А если они спросят нас?

— По мере возможности постараемся избегать этого.

— А что будем делать с теми, кого не сможем обойти?

— Буду говорить я.

— Тем более подозрительно, когда двое молчат, а один болтает: это нехорошо.

— Придется сказать, что вы молдавские беженцы.

— Этого мало. У каждого человека есть удостоверение личности. А у нас ничего нет. Мы вроде бы ничьи.

— Нет! Мы граждане Советского Союза. У нас есть даже удостоверения личности, подписанные и утвержденные по всем правилам. Хочешь знать, как тебя зовут, господин Штефан Корбу?

Он вытащил из внутреннего кармана стеганки тряпичный узелок, завязанный по-крестьянски крест-накрест. Не спеша, широким жестом, спокойно развернул его, наблюдая при этом из-под бровей за реакцией товарищей. Корбу просто замер. Перед ним лежали потрепанные, в рваных переплетах удостоверения. Балтазар взял одно из них, протянул Штефану, продолжая коварно и насмешливо улыбаться. Корбу развернул и увидел на первой странице неясную фотографию, с которой на него смотрел какой-то человек неопределенного возраста, с молодым взглядом, но старчески сжатыми тонкими губами, имя которого он никак не мог разобрать.

— Откуда они у тебя?

— Нас однажды послали белить сельсовет. Я и воспользовался тем, что начальник вышел на минутку из комнаты. Целая кипа удостоверений лежала в открытом шкафу около книги с надписью «Умершие».

— Иными словами…

— Мы усопшие! — Он нагнулся через плечо и прочел: — «Тимофей Семенович Малышкин»!

Балтазар засмеялся. Но смех его на этот раз прозвучал мрачно и резко оборвался. Штефан Корбу взял удостоверение и тут же спокойно разорвал его на мелкие кусочки. Не успел Балтазар и пальцем шевельнуть, как Штефан выбросил их в раскрытую дверь. Балтазар грозно посмотрел на Корбу.

— Ты понимаешь, что наделал?

— Понимаю. Не хочу быть мертвецом.

— Я бы мог тебе сейчас же воткнуть нож в живот.

— Ну и втыкай! Мне все равно. Эта наша авантюра кончится плохо.

Балтазар придвинулся вплотную и крепко схватил его за руку.

— Ты что, спятил?

— Не знаю, может быть. Как и ты. Все, что сейчас с нами происходит, — чистое сумасшествие.

— Это ты теперь говоришь?

— Теперь я только понял это.

— Значит, поэтому ты захотел спрыгнуть с поезда?

— Поэтому!

— Ты подумал, что может быть после этого? — Тяжело дыша, Балтазар говорил, почти касаясь губами щеки Штефана. — Не с тобою. С нами, со мной. Ты хотел оставить на меня этого лопуха Новака, а сам дать деру, так? Куда ты собирался бежать и чем намеревался защищаться? — Он еще глубже вцепился своими ногтями в тело Корбу и уже дико кричал срывающимся голосом: — Ну говори же, что молчишь?! Ты что, не понимаешь, что для нас существует один-единственный путь? Вперед! Все время вперед на запад, пока не доберемся до Курска, туда, где идет главная битва. Только там мы сможем перейти к нашим. Ведь там беспорядок, хаос, атаки, контратаки, земля, которую теряют и берут заново по нескольку раз в день. Мы найдем участок, проскочим туда, спрячемся в каком-нибудь окопе и просидим, пока не выпадет случай поднять руки вверх… — Он остановился, съежившись под ненавидящим взглядом Штефана Корбу. — Чего ты так зло на меня смотришь? Не веришь в то, что я говорю?

— Я верю только фактам. Я потерял себя самого, — ответил медленно Корбу. — И хочу обрести себя заново.

Балтазар грубо повернул Корбу лицом к себе и схватил рукой за грудь.

— Э! Со мной не философствуй! Моя голова для этого не приспособлена.

Он смотрел ему прямо в глаза с диким, безумным остервенением, которое в иных обстоятельствах могло бы привести к ссоре. Тогда они могли бы схватить друг друга за глотку, но теперь Корбу лишь отстранил руку и грустно улыбнулся.