Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

Однако Штефан Корбу уловил некоторую растерянность раненых от ее неожиданного появления в столь поздний час. Было явно заметно их желание задержать ее возле себя, насмотреться на нее, привлечь к себе внимание, утолить душу ее красотою.

— Как хорошо, что вы зашли к нам! — восторженно встретил ее по-северному сдержанный Тернгрен. — Мы вас не видели с самого раннего утра!

— Если вы тут же уйдете, у нас заболят сердца! — прошептал Тордаи.

— Присаживайтесь, госпожа доктор! — церемонно пригласил Армин Хепинг. — Ну хотя бы на пять минут!

Говорили они на своеобразном диалекте Березовки, используя общие для языков лагеря слова. Мысли у них были одинаковые, и Иоана их легко понимала. Вели они себя как дети, которым от присутствия Иоаны явно становилось лучше. В их голосах проскальзывали нотки наивной нежности, покорности и опасения, что она откажет им в столь простой радости, в праве на неугасимое чувство обожания, в котором они не имели смелости прямо признаться. Любая женщина обладает интуицией, чтобы все это понять без слов.

Корбу хотел принести ей стул, но Иоана жестом отказалась и осталась стоять посреди комнаты, держась руками за спинку одной из кроватей. Она окинула всех взглядом и улыбнулась.

— Хорошо, — сказала она, — побуду несколько минут. Продолжайте! Не хочу вам мешать.

На мгновение все растерялись. Никто не смел говорить о своих тщательно скрываемых чувствах. Штефан Корбу со злым наслаждением следил за их беспокойством и нерешительностью. Он с любопытством наблюдал, сколько же времени продлится это состояние и какую нелепость они придумают, чтобы обмануть врача. Марене сжимал своими сильными пальцами край одеяла, которым был укрыт, Тернгрен смущенно глядел на Хепинга, а Хепинг в недоумении пожимал плечами.

Корбу медленно повернулся к Иоане и горько улыбнулся. В ожидании ее реакции он посмотрел на нее в упор из-под нахмуренных бровей и вдруг язвительно и безжалостно произнес:

— О вас говорили, госпожа врач! Все четверо утверждали, что очень сильно вас любят.

— О! — воскликнула Иоана и покраснела. — Надеюсь, вы шутите!

— Разве я посмел бы? — ответил Корбу с оттенком иронии, а потом обратился сразу ко всем: — Господа, вы влюблены в госпожу доктора, не так ли? Почему бы вам не подтвердить свои только что высказанные чувства?

Осуждение и даже презрение в глазах Иоаны показали ему, что он совершил страшную ошибку. Теперь уже ничто не могло рассеять тягостной неловкости положения Иоаны. Четверо раненых, может быть, под впечатлением взгляда, полного молчаливого неодобрения, заговорили все сразу.

— В самом деле, синьора! — первым воскликнул Марене. — Мы вас очень любим!

— Мы любим вас за вашу доброту и красоту! — поддержал его финн.

— Потому что вы нам вернули веру в человека! — с воодушевлением добавил Армии Хепинг.

— Наша жизнь не имеет смысла без вас! — послышался низкий голос Золтана Тордаи.

— Синьора! — вновь осмелился итальянец. — Вы не обидитесь на нашу любовь, правда?

— Нет!

Случилось совсем не то, на что рассчитывал Штефан Корбу. Он чувствовал, что искренность раненых далека от того, чтобы встревожить или оскорбить Иоану. Эти слова, скорее, взволновали ее. Она машинально искала, за что ухватиться и как бы выйти из неловкой ситуации, в которую попала. Но, с другой стороны, она была похожа на оторопевшую от счастья, трепещущую девушку, которой впервые признались в любви. Губы ее дрожали, взгляд стал каким-то отчужденным, руки безотчетно завязывали и развязывали концы шали. «Разве она так реагировала бы, если бы я признался в любви? — удивляясь, задал себе вопрос Корбу. — Господи, как она красива!»

Но Иоана быстро взяла себя в руки. Она была не в состоянии вынести их пристальных взглядов, полных мольбы.

— Хорошо! — прошептала она. — И я вас люблю! Так же сильно! Вы теперь довольны? — Иоана почувствовала, что этого недостаточно, что она еще не может уйти из изолятора. Она наклонилась над листком записи состояния больного и спросила Марене: — У вас сегодня вечером какая была температура?

— Нормальная, госпожа доктор!

— Отлично! Вы, Олави, как сегодня двигались?

— Сам, госпожа доктор. Даже без костылей.

— Превосходно! А вы как себя чувствуете, Армин?

— Как новорожденный, госпожа доктор! Мне сказал доктор Ульман, что с утра войду в нормальный режим.

— Очень хорошо! Пора! А вам, Золтан, самое большее через неделю снимем повязку.

— Жду не дождусь, госпожа доктор! Ребята говорят, что вы несказанно красивы! Скорей бы увидеть вас! — Он ощупью стал искать ее руки, и Иоана дала ему их потрогать. Тордаи страстно схватил их и тихо попросил: — Госпожа доктор, позвольте мне поцеловать вам руки?

Иоане не оставалось ничего другого, как согласиться. Поцелуй Золтана Тордаи был горячим и продолжительным. От желания других поцеловать ей руки тоже не удалось уклониться. И тут Иоана рассмеялась:

— Хорошо! Пожалуйста! Если это вам доставляет удовольствие!

Уже совсем стемнело, когда доктор вышла из изолятора. Ею овладело состояние полнейшего счастья. Штефан Корбу шел за ней, и она почувствовала его взгляд. Повернулась к нему и удивленно заметила, сохраняя то же сияние лица и улыбку на губах:

— Что случилось? Почему вы на меня так смотрите?

— Госпожа доктор, этой ночью я открыл преимущество быть больным. Ради бога, почему вы время от времени не смотрите так же и на здоровых? Может быть, и мы…

Иоана, однако, неожиданно сурово прервала его в то самое мгновение, когда он готов был раскрыть свою глубокую тайну.

— Господин Корбу, мне никогда не нравился ваш голодный волчий взгляд. Тем более мне не нравятся эти ваши слова. Я предложила бы вам не забывать, кто я и кто вы… Спокойной ночи!

От ее слов Штефан Корбу остановился как вкопанный, почувствовав себя ничтожной букашкой. В это мгновение он понял, что она презирает его…

Корбу не смог бы объяснить, каким образом он оказался в комнате комиссара и, тем более, зачем он там вообще. Одно для него было ясно — из всех живущих в Березовке людей его в этот час потянуло к Молдовяну, он был ему просто необходим. Вероятно, в мире существует закон, объяснял он себе, пока что таинственный, недоступный пониманию, который непрерывно вызывает существование противостоящих сторон.

Некоторое время ему казалось, что он выздоровел от этой болезни. Работа до седьмого пота с утра до ночи освободила его от навязчивых мыслей. Иоана перестала быть объектом его постоянных размышлений. Он заметил, что перестал подкарауливать ее из-за угла, как это было в прошлом. Теперь он даже не входил в ее кабинет. Незаметно делал свое дело, потом, ни слова не говоря, исчезал. В его сердце поселилось ледяное равнодушие. А если и случалось все-таки думать о ней, то он немедленно брался за самую тяжелую работу, которая отбирала у него все силы. Иногда он заходил к Молдовяну и часами с ним беседовал по поводу самых невероятных проблем войны и мира. Напрасно он боялся, что Молдовяну, узнав о его странном отношении к Иоане, как-нибудь потребует ответа. Правда, иногда у Штефана возникало ощущение, что Молдовяну делает вид, будто ничего не знает. Снисходительность Молдовяну и его чувство превосходства временами унижали Корбу. Но, как бы там ни было, он считал себя излечившимся. Лучшим доказательством тому было то, что после спасения Марене, когда он в последний раз осмелился посмотреть на нее страстным без стеснения взглядом, он забыл, как выглядит ее лицо.