Леонид Хомутов - Штурманы

Александр с Дмитрием смущенно молчали.

— Попались бы вы мне на ринге, научил бы я вас вежливости…

А за окном по-прежнему темень. Заунывно воют струи, выскакивая из всех щелей и пробоин. В расплывчатом круге света фонарика белой мошкарой вьются снежинки.

Когда командир вернулся в пилотскую, Тулков встревоженно сообщил:

— Командир! С горючкой что-то не тово!..

— Что не тово? Говорите яснее.

— Уж больно быстро расходуется… Переключил на другой бак.

— Может, течь где? Не проверяли?

Иван Семенович внимательно ощупывал взглядом приборы.

— Командир! Давление бензина в правом упало! — скороговоркой выпалил Родионов.

Иван Семенович наклонился к приборной доске второго пилота. Размышлял секунду.

— Выключить правый двигатель!

Борттехник бросился выполнять команду.

Смолкло гудение правого мотора, надсадно завыл левый, приняв на себя двойную нагрузку.

— Вот так-то лучше будет, — откинулся на спинку кресла командир. — Как-нибудь дотянем на одном.

— Видно, бензопровод где-то пробило? — поглядел на Дмитрия Александр.

— А может, бак.

— Может, и бак, лишь бы не загорелся мотор.

— Позовите штурмана, — сказал командир борттехнику и, когда тот явился, спросил:

— Сколько еще до линии фронта?

— Минут двадцать… Не больше.

— Долго. Надеть всем парашюты, но без паники.

Парашюты лежали в общей кабине. Это были парашюты летчиков-наблюдателей, с которыми обычно летали экипажи самолетов, где кресла пилотов не имели чаши для размещения парашюта.

Штурман, водя лучом фонарика, осветил горку парашютов.

— Держи! Кто там? — протянул парашют в темноту. — Держи следующий!

Со звоном заклацали карабины подвесных систем.

— Мой парашют никто не надел?! — властно спросил Родионов, появляясь из темноты.

— Можешь не беспокоиться. На! Держи! — протянул ему парашют Владимир.

Александр одним движением сверху вниз прицепил парашют. Подергал его, крепко ли сидит, ощупал руками.

— Послушай? Ты какой мне парашют подсунул?

— Как какой? Обычный!..

— А не рваный? — в руках Родионова вспыхнул фонарик, осветил грудь.

В парашюте виднелись пробоины. Из них белыми макаронинами торчали разрубленные стропы…

— И у меня негодный! — послышался от двери возмущенный голос Тулкова.

Включив фонарик, он водил лучом по парашюту. Лямки металлических пряжек, с помощью которых пристегивался парашют к подвесной системе, были надрезаны, словно ножом.

— Видно, осколками задело.

— А у меня вроде целый! — В полосе света появился Петренко. Лучи фонариков уперлись в него, забегали по парашюту.

— Да, целый! — обрадовался Владимир. — Поглядим парашюты командира и мой.

Скользнув лучом вниз, горестно выдохнул:

— Тоже негоден. А этот?.. Этот целый, целый, ребята!

Родионов снял свой парашют, кинул к борту самолета.

— Дай-ка мне целый!..

Передние замерзшие окна правого борта зарозовели дрожащим светом.

Басовито завыла над головами сирена. Командир звал к себе.

Все бросились в пилотскую кабину.

Владимир стоял в проходе за чьей-то спиной, слышал обрывки слов командира:

— Правый… невозможно… к прыжку!

— Есть приготовиться к прыжку!

— Командир! Нельзя прыгать! — закричали одновременно Владимир и Коля Петренко.

— Почему нельзя? В чем дело?

— Парашютов нет! Три распороло осколками — два остались на всех! — перебивая друг друга, торопливо отвечали штурман и радист.

— Фу, черт! Одно за другим…

«Гибнем! Гибнем! — стучало в голове Родионова. — Спасаться, пока не поздно! Каждую секунду могут взорваться бензобаки!» Он двинулся к выходу.

— Ты куда? Стой! — выстрелом прозвучала команда.

Кто-то схватил его за руку.

— Не могу стоять. Что-то тошнит, — хватаясь за живот, процедил Александр.

— А-а-а, к ведру захотелось?! А там рядом дверь и парашют на тебе! — презрительно крикнул Петренко. — Стой здесь! Держите его крепче!

— Всем стоять! — загремел командир. — Без команды не прыгать!

Облачность внезапно кончилась, словно кто ее обрубил топором. Внизу показалась земля. Темная, пятнистая.

Желто-синее пламя горящего мотора слепило глаза, мешало наблюдению.

— Вот что, — сказал командир. — Прицепите по карабину к парашюту и прыгайте по двое.

— А вы?

— Я постараюсь посадить самолет.

— Митя! Скорей! — умоляюще твердил Александр, перецепляя парашют. — Да скорей же! Скорей!

— Не трясись, поэт! Наверно, линию фронта еще не перелетели…

— Привязывайтесь к нам, Иван Семенович, выпрыгнем вместе! — предложил Владимир.

— Нет! Троих он не выдержит. Да прыгайте скорей! Черт бы вас побрал!

— Отец! Я останусь! Ты прыгай! Я же умею пилотировать!..

— Ты что? Обалдел? Марш из самолета!

— Отец! Прошу! Я не выпрыгну без тебя! Что я скажу матери?!

— Марш из самолета! — с яростью закричал Иван Семенович. — Приказываю — прыгать! Ждете, чтобы я вас выкинул? Прыгайте! Прыгайте! Высота падает!..

— Прощай, отец! — Коля ткнулся лицом в щеку командира.

— Пошел вон! Не хорони раньше времени!

— Прощайте, Иван Семенович!

Полуобнявшись, грудь в грудь, штурман с радистом шли к двери. Что-то мокрое, теплое почувствовал Владимир на щеке, прижавшись к Коле.

— Не забудьте моих! — долетели слова.

Ухватившись правой рукой за кольцо парашюта, а левой за подвесную систему Петренко, Владимир, как ныряльщик, бросился головой вниз в темноту, увлекая за собой Колю.

Что-то упругое подхватило, закрутило, понесло. Засвистело в ушах. С силой рванул кольцо Владимир. Вихрь куда-то исчез. Оборвался рокот двигателя… Удар! И сразу тишина, тишина… Владимир открыл глаза, посмотрел вверх. Там покачивался, закрыв почти все небо, темный купол парашюта.

— Вон он! Вон! — оглушительно кричал прямо в ухо Коля, указывая рукой куда-то вверх и в сторону. — Тянет! Тянет!

Владимир увидел вдали багровый пульсирующий шар, медленно плывущий среди звезд, как огромная комета.

— Может, успеет посадить?! Должен посадить! Он же первоклассный летчик! — захлебывался в крике Коля.

Неожиданно шар раздулся, ослепительно вспыхнул и, осветив небо и землю, разогнал мрак ночи. Потом сжался и разлетелся на разноцветные осколки, которые падающими звездами исчезали за горизонтом. Долго еще в той стороне светилось небо…

Был в полку капитан Вадов — редкая, загадочная фигура. Невысокого роста, кряжистый, он выделялся своей широкой и черной, как головешка, бородой. Звали его «дедом». Удивительно, никому не разрешалось носить бороду, а ему, видите ли, можно?! Из-под густых насупленных бровей небольшие темно-карие с синеватыми белками глаза глядели настороженно и недоверчиво. Был он неразговорчив, нелюдим. Говорил коротко. На расспросы, если кто и осмеливался, отвечал односложно: «Да», «Нет», «Не знаю», «Разрешите идти»…