Валерий Жмак - Летчик Девятаев. Из фашистского ада – в небо!

Еще несколько секунд Девятаев крепко держал штурвал. Затем отпустил его, откинулся на спинку кресла и вдохнул полной грудью:

– Вылезайте, черти полосатые! Мы дома!..

СССР; Западная Украина

Июль – август 1944 года

Американский истребитель «Bell P-39 Aircobra» советским летчикам нравился. Покрышкин, Речкалов, Гулаев, Кутахов, Глинка и другие мастера воздушного боя в разные годы Великой Отечественной войны летали на «P-39» и успешно сбивали на нем фашистских асов.

Мощнейшее вооружение, состоящее из пушки, двух крупнокалиберных пулеметов и четырех пулеметов обычного калибра, не оставляли немцам никаких шансов.

Заднее расположение двигателя поначалу настораживало, так как необычная центровка порой приводила к срыву в плоский штопор. Но вскоре летчики к ней приноровились и оценили положительный момент такой компоновки – уникальную маневренность самолета. Имелось еще несколько плюсов заднего расположения мотора: великолепный обзор из сместившейся вперед кабины и комфортная температура для летчика. Ведь в том же «Як-1» спустя несколько минут после взлета температура в кабине из-за расположенного впереди мотора поднималась до шестидесяти градусов. Зимой терпимо, а летом в этой бане – хоть волком вой.

Неплох был и сам мотор. Благодаря его мощности истребитель развивал отличную скорость и не уступал в этом параметре лучшим немецким самолетам.

Все «Аэрокобры», поступавшие в Советский Союз по закону о ленд-лизе, были оборудованы прекрасными радиостанциями, благодаря которым, как говорил Григорий Речкалов: «…Пилоты в группе могли общаться между собой, словно по телефону».

И отдельно советскими летчиками отмечалась потрясающая живучесть «американца». Самолет продолжал уверенно лететь с поврежденной обшивкой фюзеляжа и плоскостей. Нередко летчики возвращались на родной аэродром, как пелось в песне, «на одном крыле».

Но был у этой машины и один серьезный недостаток: она очень не любила, когда летчик покидал ее в воздухе. Увы, но это было так – небольшой просчет в конструкции стал причиной того, что если истребитель получал в бою сильные повреждения и пилоту приходилось прыгать с парашютом, то набегавший воздушный поток с силой швырял его на стабилизатор. Удар выходил ощутимый – порой летчики ломали себе кости и теряли сознание. Подобная напасть случилась с дважды Героем Советского Союза Дмитрием Глинкой, а годом ранее с Героем Советского Союза Николаем Искриным.

Сбросив аварийным рычагом дверцу, Девятаев вывалился из кабины «Аэрокобры». Подхваченный воздушным потоком, он скользнул по правому крылу самолета и… со всего маху ударился о стабилизатор. Боли и без того хватало: пулевое ранение, ожоги… А тут еще сильнейший удар коленом и головой.

Как рванул вытяжное кольцо, как болтался под раскрывшимся куполом и как приземлялся – он не помнил. Сознание то покидало его, то на короткие промежутки возвращалось.

Очнулся Михаил в полуразрушенной землянке. Точнее, в воронке от снаряда, прилетевшего точно в землянку.

Тело ныло от боли. Вокруг полумрак, странная тишина. Летчик осторожно ощупал себя. Ни шлемофона на голове, ни ремней, ни кобуры с пистолетом; пустые карманы галифе и гимнастерки. Сам он лежал на куче осыпавшегося грунта, сверху повисло несколько неотесанных бревен, ранее служивших потолочным перекрытием. Рядом с Девятаевым расположились двое незнакомых вояк. По виду – советские.

– Живой, браток? – спросил один, заметив привставшего Девятаева.

– Вроде живой. Где мы?

– В плену, браток. В плену у проклятой немчуры…

Два товарища по несчастью также оказались летчиками. Где и как приземлился на парашюте Девятаев, они не знали, потому что оба оказались в плену на сутки раньше него.

Чувствовал себя Михаил неважно. Одолевала слабость от кровопотери, болели ожоги на лице и руках, пулевое ранение в плече, ушиб правого колена и головы. Товарищи по мере возможности помогли, перетянув тряпицей руку повыше раны.

Через некоторое время немцы заставили пленных покинуть землянку и под конвоем куда-то повели. Путь оказался неблизким. По дороге к пленным летчикам добавилось полтора десятка пехотинцев, несколько артиллеристов и танкистов. Через два часа по пыльной грунтовке немецкие солдаты вели уже длинную колонну израненных и измученных советских военнопленных.

Так для Михаила Девятаева началась долгая и тяжелая жизнь в плену.

Шли несколько часов. Те, кто был поздоровее, помогали раненым и ослабшим товарищам. Хромавшего Михаила вели под руки все те же летчики. Голова у него кружилась, дыхание постоянно сбивалось. Сил не было, хотелось упасть у дороги, расслабиться, перевести дух. Но шедшие рядом с колонной немецкие солдаты постоянно покрикивали и подталкивали прикладами винтовок отстающих.

В те минуты, когда становилось полегче, Михаил старался восстановить трагические для себя события: как его сбил неожиданно повисший на хвосте фашист, как он покидал горящий самолет, как спускался на парашюте…

Увы, в памяти образовался глубочайший провал. Всплывали лишь отдельные и очень короткие фрагменты: застывшие картины рокового воздушного боя, щелчки пуль по фюзеляжу, фонарю и приборной панели, острая боль в плече, языки пламени из моторного отсека, сброс дверцы, подхвативший его упругий поток воздуха, удар, боль. И ничего больше.

Через несколько часов изнурительного пешего перехода колонну военнопленных остановили на краю небольшой деревни. Здесь же под брезентовым навесом раненых осмотрел и оказал первую помощь военный фельдшер.

Дожидаясь своей очереди, Девятаев прилег на землю – стоять сил совершенно не осталось.

Это не понравилось тучному светловолосому офицеру.

– Ауфштейн! – истошно заорал он и, подскочив, начал избивать пленного летчика.

Как долго длилось избиение, Девятаев не знал – сознание отлетело после первого же удара. Да разве мог он что-либо противопоставить фашисту, когда был весь изранен и потерял много крови?..

В себя он пришел ночью, лежа на дне глубокой известковой ямы. Сверху из темноты доносился разговор на немецком языке, на краю ямы изредка появлялись силуэты сторожевых собак.

Отвратительный запах, пронизывающая до костей ужасная сырость. Он попытался привстать, чтобы получше рассмотреть временное пристанище, но глухо застонал от боли.

– Очнулся, браток? – послышался знакомый голос. – А мы уж думали, хоронить тебя придется.

Отчаяние сменилось радостью: рядом с ним находятся советские люди!

– На тот свет я еще успею, – тихо ответил Михаил. – А вы кто?