Елена Ржевская - Февраль — кривые дороги

— Скопления немцев в направлении Дядьково.

— Важный момент, — сказал Москалев. — Запишем. А от кого поступило?

— От Крошки.

Им теперь дел на всю ночь хватит. Готовят к утру предложения о проходах в немецкой обороне на левом фланге. И опять у Маши тут авторитет — на нее ссылаются.

Я стянула валенки, — хоть и не разрешено приказом начальника штаба разуваться на ночь, но не придерживаемся. Поставила валенки у кровати и легла, ослабила на себе ремень, укрылась шинелью. Почувствовала спиной большой, теплый живот Лизы, и мне стало жутко, я осторожно сдвинулась к краю кровати и тут же уснула.

Сквозь сон я услышала, что меня позвали, и проснулась под громкий говор в избе. Кондратьев все еще сидел на прежнем месте и читал. Должно быть, я поспала совсем немного. Пахло сырыми валенками, что стояли тут возле кровати сдвоенными парами — мои и Лизины. Москалев громко пререкался с незнакомым человеком, появившимся здесь, пока я спала. Это был небольшого роста взъерошенный мужик с клочкастой бородой, в вытрепанном, словно собаки рвали, ватном пиджаке нараспашку.

— Нам тут немцы все про тебя, Белобанов, досконально описали, — разглагольствовал оживший Москалев. — Очнулись? — скосился в мою сторону. — Где это там насчет бдительности у них сказано? Давайте сюда!

Я сунула ноги в валенки и пошла к ящику с делами, затянув на ходу потуже ремень. Достала свою папку и отыскала среди бумаг Тиля немецкую памятку «Повышенная бдительность по отношению к гражданскому населению». Тогда внимания на нее не обратил Москалев, однако запомнил, а теперь вот понадобилась.

— Читайте прямо, как оно есть, по-русски.

— «Каждое гражданское лицо, пытающееся перейти линию фронта, подозрительно, и поэтому его следует задержать, — перевела я. — После краткого допроса в штабе дивизии направить в отдел 1-ц армии».

— Вот прямо сказано, что тебя немцы задержали, когда ты из ихнего тыла к переднему краю шел. 1-ц — это знаешь что? Это ж их разведка!

— Было дело, — согласился мужик. Это, как видно, был тот самый задержанный, о котором сообщали шифровкой из дивизии.

— От нас ли ты идешь или оттуда из ихнего тыла к нам пробираешься, ты для них, тут вот сказано, п о д о з р и т е л ь н ы й. Сам посуди, они тебя так и так сцапать должны.

— Сцапали, ягода-малина! Уж об том переговоривши.

— Читайте дальше!

— «Мнение, что в этих случаях речь идет о безобидных людях, является почти всегда ошибочным. За доброжелательность и доверчивость можно горько поплатиться. Итак, еще раз повышенная бдительность. Разослано до пехотных рот и артбатарей».

— Видал? — обращаясь к Агашину, сказал, возбуждаясь, Москалев.

Агашин взглянул отсутствующе — он не вникал, не слушал, был занят своим — что-то строчил, перечеркивал, ерзал на табурете и ерошил волосы.

— Так что кончай врать, Белобанов, — сказал Москалев. — По-хорошему говорю.

— Соври ты, если я вру.

Нехорошо, протяжно застонала Ксана Сергеевна и не шевельнулась, спала на лавке лицом к стене. Может, мучилась во сне по своим детям, оставленным в Горьком. Пишущие машинки в чехлах стояли на полу. Лиза спала, подложив кулачок под щеку. Шинель сбилась, открылось Лизино голое колено, спущенный чулок, сползшая круглая подвязка. Я поправила на ней шинель и сидела на кровати с папкой в руках, дожидаясь, что дальше.

Москалев сердито постучал карандашом по столу:

— П е р с п е к т и в а твоя незавидная. Ты у меня из доверия вышел.

— Я, товарищ начальник…

— Я те не товарищ.

— И верно. Не выпивши, не покуривши, какой же товарищ…

— Ты к делу давай, — сказал, не поднимая головы, Агашин. — А то вину только усугубляешь.

— Ты вот слушай, что люди тебе говорят, — сказал Москалев. — Садись пока что, ноги небось не казенные.

— Сесть можно. Отчего ж… — Он сел, помял в руках черный треух. — Так докладал я, ягода-малина. Поморозили меня немцы. Поволокитили. И велели идти назад в их тыл. А я обратно тем же курсом. К своим…

— Видали его! Из плена убежал и тут опять смылся от немцев — покатил! Колобок какой! Выискался! Ты дурочку из себя не строй. Говори, какое задание от немцев получил? Кто ж тебя за здорово живешь отпустит!

— Не занадобился, стало быть.

Москалев утомился, перегорел, ходил от стены к стене мимо мужика.

— Боец Красной Армии, — с отвращением сказал он. — Шинель свою на что вот сменил.

— Так ведь жить хочешь, покудова живой. И не захочешь, а сменишь.

Видно, он от смерти увертывался, не панибратствуя с ней, но и не чересчур трепеща, зная наперед — если ей понадобится, она достанет. От этого знания в нем какое-то превосходство. Не ухватить его Москалеву.

— Бородой оброс… — И вдруг совсем другим тоном Москалев живо заговорил, остановившись перед ним: — Ну, раз сам прошел, то и нам должен помочь. Ты ведь местный, знаешь места тут. Вот и докажи, что безгрешный перед нами.

Ради этой надобности все и городил. Неужели это так надо? Словно под страхом или во искупление каких-то там грехов, сущих или мнимых, человек станет надежнее, исполнительнее. Это он вроде по-агашински действует.

Я почувствовала взгляд на себе и встретилась глазами с Кондратьевым. Хоть он и за чтением сидел, а все слышал. Мне показалось: он думает так же, но и еще что-то сверх того укрылось в его усмешливых глазах. Он протянул мне растрепанную, старую книгу, указав на странице место.

Я прочитала:

«И зачем бы не простить мне греха и не снять беззакония моего? Ибо вот я лягу в прахе; завтра поищешь меня, и меня нет».

Вот так просто сказано, и хочется запомнить наизусть, потому что, в самом деле, завтра, может, убьют, ну чего приставать к этому Белобанову.

Но как раз он-то, как только выкатила наружу грубая механика подхода к нему Москалева, тут же и перестроился на деловой лад, предупредив:

— Только ведь не пройти два раза по одному следу. Никак.

— Так ведь постараться надо. К твоей же выгоде, имей в виду. Докажи свою честность.

— Хоть расстарайся, ягода-малина, — зачастил Белобанов, явно не желая взять в толк, в чем его выгода. — Почем зря под немецкий огонь угодишь.

Но они поладили. И Белобанов пододвинулся к столу, как ему было предложено. И Агашин принял участие — что-то метил на карте, жадно прислушиваясь к Белобанову. Может, с этим мужиком что и подвалило существенное, — может, проведет разведчиков, а там и батальоны за ними пройдут.

— Извиняйте, — сказал, глянув на меня, Белобанов. — Нам бы воды напиться.

Я положила возле спящей Лизы свою папку с бумагами и пошла в кухню.

Хозяйка в измызганной кофтенке сидела притихшая напротив немца, приглядываясь к нему, скрестив руки на груди, сжав тощие плечики, покачиваясь, вздыхая, шмыгая носом. Сидя рядом с ней, скособочившись, привалясь виском к стене, спал Савелов в сползшей на лицо шапке.