Виктор Литовкин - Удержать высоту

— Слушай, старшой, правду мои батарейцы говорят, что ты Герой, или сочиняют?

Капитан Бондарев был высок, худощав, а землянка тесна и неглубока, и потому сидел он на ящике из-под снарядов, согнувшись в три погибели, и его глаза из-под нахмуренных бровей впивались в старшего лейтенанта Шутова, как два буравчика. Петр отхлебнул горячего чаю, поставил кружку на колено, кивнул:

— Да, это действительно так.

— Чего же ты звездочку не носишь? — еще больше покраснел капитан. — Отступать с ней неловко? А может, к немцу боишься попасть с таким украшением?

— Отступать хоть как неинтересно, — тихо ответил Петр. — К фашистам в лапы попадать тоже. А что до звезды, то ты ведь слышал приказ: снять с себя все ордена и медали, чтоб не блестели на передовой, не привлекали внимание снайперов…

— Ну да, — скривил губы капитан. — Наконец-то поняли, что не на параде… Вчерашние заслуги сегодня мало что значат. С фашистами война совсем другая: тут шашками наголо, как в гражданскую, не помашешь, да и силища у врага совсем не та, что была в финскую и на Халхин-Голе…

— Причем тут заслуги? Важны не они, а опыт…

— Конечно, — не уступал хозяин землянки. — Когда нет танков, не хватает снарядов для орудий, можно говорить об опыте. Только опыт у нас с тобой, старшой, особый — как лучше ноги от врага уносить. Вон куда добежали, почти до Ленинграда, а другие, вроде нас, — аж до Москвы. Заманиваем гада…

Рыжий огонек свечи плыл в тусклом полумраке землянки крохотным коптящим огарком. Наверху наливался яблочным соком август, а здесь тянуло сыростью и прохладой.

Шутов думал о Москве. Почему-то вспомнился дом-утюг, возвышавшийся над выкрашенными охрой крышами двухэтажных зданий на Таганской площади, где поселились слушатели Академии имени Дзержинского, коммунальная квартира, которую отвели семьям первокурсников, Героев Советского Союза. Жили они дружно, часто по вечерам собирались вместе на просторной и светлой кухне, уставленной керосинками и примусами, отдыхали после напряженного дня.

Ребятишки видят десятый сон. А они сидят у распахнутого окна, любуются с высоты красавицей Москвой-рекой, голубыми куполами беленьких церквушек, утонувших в зелени садов Гончарной слободы и тихонечко поют:

Хорошо, чисто выводит мелодию Надюша Шевенок, аж сердце замирает от удовольствия. Мягко подхватывают песню Шурочка Кшенская, его Тося. Задумчиво плывут баритоны Дмитрия Шевенка и Александра Кшенского, вплетается в голоса и его мягкий тенор. Как давно это было. Словно в чужой, придуманной кем-то жизни.

— И все-таки, — вывел его из задумчивости Бондарев, — я на месте командира не пускал бы тебя на передовую. Героев нужно беречь.

— Ага, — усмехнулся Петр, — под стеклянный колпак и — в музей.

— В музей не в музей, — продолжал капитан, — а с НП убрал бы. Это мне с пушечкой «прощай, Родина» на роду написано стоять здесь и умереть, а тебе с 122-мм гаубицами можно и подальше быть. Незачем под танки лезть, другие для этого офицеры найдутся, не Герои…

— А вот этого, товарищ капитан, — разозлился Петр, — у вас и не спросили. При чем тут Герой не Герой, когда фашист прет, как ошалелый, и остановить его нужно во что бы то ни стало. Сами говорите, до Ленинграда докатились…

Он замолчал, сдерживая обиду. Накопившиеся за последние месяцы злость и усталость требовали разрядки, выхода. Но не здесь же, в землянке, куда его позвал ужинать защищавший позицию на краю деревенского погоста командир противотанковой батареи капитан Бондарев. Пусть он трижды не прав, но раздражение свое нельзя срывать на товарище. Для этого есть фашисты. Надо бы извиниться перед соседом за свою несдержанность, только как?

Но капитан уже сам протягивал руку.

— Ты не сердись, старшой, за мои слова, — тихо промолвил он. — Из зависти, наверное, все это говорю. Чувствую, не устоять нам тут. А погибать вот так, безвестным, ох как не хочется. Ты вот Герой, а я кто? Комбат Бондарев, и все. Таких, как я, у России тысячи…

— Шутовых тоже хватает, — примирительно улыбнулся Петр. — А о смерти что раньше времени говорить? Бессмертных нет. Она придет, не спросит: кто Герой, а кто нет, ей все едино. Я думаю: биться будем до последнего. Не ты, я — кто-то другой завтра, послезавтра, но остановит фашистов… Не может быть, чтобы не остановил. Сила у нашей страны богатырская…

— Ну-ну, — кивнул Бондарев. — Как у Ильи Муромца… Только с печи мы слезаем непростительно долго…

Он не закончил фразы. В проеме дверей показалась коренастая фигура ординарца.

— Танки, товарищ капитан.

И в ту же минуту где-то рвануло. Зашатались, заходили ходуном бревенчатые стены, с потолка посыпалась земля, разом загасив свечу. Капитан схватил автомат и рванулся наверх, Петр за ним. В дверях они на мгновение остановились, обнялись.

— Ни пуха…

— К черту…

И разбежались в разные стороны. Капитан Бондарев — к батарее 76-мм пушек, выдвинутых на прямую наводку, старший лейтенант Шутов — к своему наблюдательному пункту, вырытому на краю кладбища в селе Славитине. Танковая атака была четвертой за этот день. И наверное, последней, ведь по ночам немцы не воюют. Режим.

Только бы сдержать их сейчас. Выстоять, удержать усыпанную кладбищенскими крестами высоту.

Гитлеровская танковая дивизия рвалась к Старой Руссе с остервенением хорошо отлаженной и заведенной на полные обороты бронированной машины. Ее солдат пьянила радость первых побед и упоительное сознание того, что им, бесстрашным львам фюрера, все удается. Пусть не так легко и просто, как на полях Западной Европы, но тем не менее удается.

Они уже здесь, у озера Ильмень, на реке Ловать, оседлали большак, что ведет прямиком к Новгороду. Их стальная рука почти дотянулась до горла Советской России. Еще чуть-чуть, еще напор, и могучие пальцы сомкнутся на нем. Прокатившиеся по десяткам столиц литые гусеницы их танков пройдут и по руинам древнего города, а за ней — прямая дорога к колыбели русской революции — Ленинграду, который рухнет, рассыплется в прах, как фетиш, от всесокрушающего удара германского меча. Потом исчезнет с лица земли, как повелел их вождь — Адольф Гитлер, и будут гулять над ним балтийские волны. И если на том месте останется только болото, то тоже прекрасно.

А стоит им повернуть башни на восток, развернуть стрелы на штабных картах, перенацелить стволы орудий — и там, за валдайскими холмами, откроется Москва, которую ожидает та же участь, что и Ленинград. Тогда наступит конец войне. Триумф победителей и безраздельное господство над миром, где все падут ниц перед могуществом тысячелетнего рейха, бесконечно благодарные уже только за то, что им позволено жить и работать на своих великих господ — чистокровных арийцев, цвет и славу германской нации.