Василий Добрынин - Последняя мировая... Книга 1

— Зачем, документы?

— Не спорь с подполковником, ладно? В Освенциме спорить не стал… Получишь документы участника войны. Это разные вещи: пострадавший, или участник войны. Осмыслишь потом. Сейчас не до того, но думать о будущем надо!

— Зачем это Вам? — спросил Мирка.

— Сам догадаешься, дома!

— Вы для этого здесь? — усомнился Мирка.

— Нет. В руки Сташинского угодил Поярков. Нам стало известно, поэтому я прилетел. Но и ЭТО, — с нажимом, так, чтобы понял Мирка, что речь о нем, сказал подполковник, — я сделаю тоже! То, что делаешь ты у Сташинского — не твое, Мирон! Уйди, и забудь об этом! Я тороплю, потому, что хочу твердо знать, что ты никогда уже, никогда, не увидишь Сташинского. Что он не достанет тебя.

— А Поярков?...

— Что? — с интересом спросил подполковник.

— А с ним?

— А ты что, готов пойти с ним?

— Я бы сказал, что да, — не промолчал Мирка.

— Любопытно… — откинулся к спинке кресла, издали посмотрел подполковник, — А ты знаешь, кто он?

— Да. Я сидел с ним.

— Это я знаю, что ты сидел. Так кто же он?

— Враг…

— И ты бы пошел с ним?

— Да, — еще раз ответил Мирка.

— С врагом — и пошел?.. — без усмешки сказал подполковник, и уточнил, — А кому он враг?

— Не знаю.

— Хороший ответ, для сотрудника НКВД! — без иронии, твердо, сказал подполковник, — Хороший! Ответ человека, который способен мыслить. Так, Мирон?

— Вам решать.

— Я и решаю! Поярков — несгибаемый, непобежденный, безумно полезный Родине человек! Очень мало таких: мы их теряли в войну, и, к сожалению, — до. И теперь, Поярков, другие, ему подобные — на счету в Родины должны быть, поименно! Тебе повезло, что ты знал его. Поярков поедет со мной.

— А почему же с ним так, до этого? Волки… — недружелюбно заметил Мирка. Против воли, не удержался.

— Волки? Это Сташинский тебе говорил?

— «Настоящие волки революционного пролетариата» — вслух вспомнил Мирка.

— Запомни: НКВД — это народный комиссариат внутренних дел. Это милиция, рожденная революцией. На третий, напомню, день! НКВД создан служить защите народа от преступных посягательств. Внутренняя вооруженная сила. А главное достояние, самая великая ценность страны, какая? Народ! Разве не стоит того он: построивший государство, его промышленность, и выигравший войну?! Запомни, и не заблуждайся! Даже если вокруг заблуждаются многие, даже, может быть, все… Но, заблуждаться тебе, Мирон, недостойно!

Викент больше к Мирке не подходил. Мирка расписался в получении документов. Это были первые в его жизни документы, значения их он еще не понимал.

Он был в своей комнате, когда пришел старшина Григорий Михайлович.

— Форму принес, — сказал он.

— У меня есть.

— А ты посмотри же, какая это! — он развернул перед Миркой новую форму. Добротную, глаженую, и — с погонами!

Мирка забавно, как тараненный кем-то, присел на кровать:

— Ого!

— Ну, вот! — улыбнулся Григорий Михайлович, — А еще я принес молока, Мирка. Второй стакан у тебя найдется?

— Вот, — сказал Мирка. На подоконнике, возле графина, стояли как раз, два стакана.

— Молочка с тобой тяпнем, на посошок. Давай Мирка!

— Давайте!

Сошлись два стакана парного, пахнущего Родиной, напитка.

— Станция наша, в твоем направлении не принимает. А с соседней отходит состав до Харькова. На него ты поспеешь попуткой. Там предъявишь, по требованию, как положено, документы — и с богом!

— Прямо сейчас?

— Да. Попутка, прямо сейчас. Идем, провожу.

Уже перед тем, как запрыгнуть в кузов, увидел Мирка, что за отъездом, издали глянуть, пришел подполковник, и, вместо того, чтоб запрыгнуть в кузов, поспешил к нему. Жестом, — увидел Мирка, — тот предостерег, чтобы машина не отправлялась.

— А почему Вы тогда, в Освенциме… — сбивчиво начал Мирка.

— Возле Освенцима, — уточил подполковник.

— Да, возле Освенцима, спросили, читал ли я «Аэлиту»? Я же читал.

— Так что наши люди на Марсе делали, а? Боролись, не так ли? Что же тогда о земле говорить, пусть она под Освенцимом даже!

— Да... — невпопад согласился Мирка.

— В Освенциме действовала организация Сопротивления. Имели связь с внешним миром. А на связь выходил… ну понятно кто, да?

— Понятно, конечно, товарищ подполковник — Вы, и я видел Вас!

— Но всегда возвращался. А тогда, группа, совсем незнакомая мне, бежала, и меня загребли вместе с ними. Случайность. Их, как ты видел, убили…

— Видел.

— Так вот, не делай случайных поступков, договорились? — протянул подполковник руку

— А еще… — замешкал, помялся Мирка.

— Не на все я ответил? Спрашивай.

— Скажите, а возле лагеря, в хуторах, кто там жил? Немцы, или поляки?

— В основном, в зоне ближайшей — немцы. Пеплом поля удобряли… А что? — подумав, спросил подполковник, — ты натворил там что-то?

— Да-а…

— Кого-то убил?

Поразительна прямота подполковника!

— Да. Один раз, — беря себя в руки, ответил Мирка.

— Пусть это будет с тобой, на твоей совести. Я почти все про тебя, Мирон, знаю. Но это — верхушка, поверхность, — не больше. А внутри, в содержании, все есть: по совести; против нее; во благо кому-то, и наоборот. Важно, Мирон, чего больше!

Спиной не мог видеть Мирка, как подполковника плавит глазами водитель: ну ехать же, ехать пора!

— Важно, Мирон, чего больше, — еще раз сказал подполковник. — Жизнь, не попутка до промежуточной станции. Впереди еще время — вот и давай, устраняй дисбаланс.

— Спасибо! — Мирка пожал подполковнику руку, и побежал к машине.

С размеренным стуком железных колес, катил по рельсовой нити поезд. Все дальше, с каждым мгновением, дальше от промежуточной станции. До горизонта, насколько охватывал глаз, тянулась железная нить дороги. Непрерывно скользила она и скользила навстречу и не заканчивалась, с приближением к горизонту. Потому, что чем больше пройдено, тем далее, вглубь, отступал горизонт.

Вчера Мирка ставил на жизни точку, а сегодня она начиналась сначала. Как после грозы: отгремела вчера, сразила и сожгла дерево. А сегодня остыл под ним пепел, оживил плодородный слой, и побудил к росту павшее с дерева семя. Тянутся к небу ростки, начинается жизнь.

В центре села, на площади, был колодец с большим, из гладких досок искусно вырезанным журавлем. Мирка вернулся со станции на той же полуторке-ЗИМ, на которой отца увозили на фронт. «Жива, — удивился ей, как старому другу, Мирка, — все также, по-прежнему здесь. Все живо, и, может быть, на этом же грузовике, возвращался отец». От мысли светлело в душе, в предчувствии встречи с родными, с домом. Мирка попил, освежил руки, лицо, колодезной водой. Освеженный, чистый душой и телом, заглянул, как в детстве, в глубокую воду колодца. Увидел себя, на фоне далекого, неба, — так далеко! Можно крикнуть — оттуда вернется эхо…