Михаил Шмушкевич - Два Гавроша

В свободное время гуляли в парке Монсури, ходили любоваться Сеной.

Потом Ульянов уехал. Прошло несколько лет. В России вспыхнула революция. Рабочий класс сверг царя и взял власть в свои руки. Лишь тогда Анри узнал, что его друг Ульянов — это товарищ Ленин…

— Ленин? — удивленно вскрикнула Жаннетта. — Здорово!

Наступила тишина. Павлик и Жаннетта долго находились под впечатлением рассказа.

В одной руке Павлик держал ведерко с клейстером, в другой — кисть. Плакаты были у Жаннетты. Она их спрятала под клетчатой кофтой. При каждом шорохе ребята скрывались в подъездах, в подворотнях, дожидаясь, пока снова станет тихо. Улучив удобный момент, они выскакивали из укрытий и энергично принимались за работу.

Павлик любовался своей подругой. «Прав дядюшка Жак, — думал он, — никто не знает предела своих сил, пока не испытает их». В эту ночь Жаннетта проявляла столько находчивости, чтобы обмануть патрулирующих эсэсовцев и полицейских, что ему просто завидно стало. Жаннетта умная девчонка и хорошо знает родной город.

Долговязый немец с автоматом на шее остановился у афишной тумбы, на которую ребята собирались наклеить плакат, и долго не отходил. Что делить? Время идет. Жаннетта шепнула Павлику на ухо: «Я его сейчас же за-, ставлю убраться». И заставила. Она выскочила из парадного на улицу. Отыскала кусок кирпича и швырнула его на дорогу. Эсэсовец, услышав позади себя стук, испуганно обернулся, сорвал с шеи автомат и быстрыми шагами направился туда, где упал камень. Здесь он остановился, задрал голову вверх, начал заглядывать в окна домов. Долго задерживаться на том месте он, по-видимому, боялся: лучше уйти подальше от греха!

— Семафор открыт! — торжественно объявила Жаннетта. — Бош сюда больше не вернется. У него от страха душа в пятки ушла.

А как быстро она клеила! Пускала в ход не только пальцы, ладони, но и локти, подбородок, даже лоб. Павлик не успевал мазать кистью. Жаннетта ворчала, придиралась: «Ты плохо мажешь. А ну-ка, еще раз, по углам». Или: «Боже мой, какой ты неуклюжий, неповоротливый — верблюд двугорбый!»

До рассвета они успели расклеить двадцать два плаката.

Остался еще один, последний. Его они решили приклеить на обратном пути, на углу улицы, где был их дом.

Париж уже пробуждался. Идти открыто было рискованно. Тем более с ведерком, с доброй половиной неиспользованного клейстера. Перебегая из парадного в парадное, от подворотни к подворотне, они приближались к целит

Жаннетта была в восторге от успеха, поэтому ее сердило молчание друга.

— Чего молчишь? — то и дело донимала она его.

— До чего же ты скучный!

— Замолчи, юла, не то стукну! — всерьез рассердился Павлик и даже замахнулся на нее.

Жаннетта отшатнулась.

— Тш-ш! — испуганно шепнула она, показывая на лестницу.

Павлик сперва принял это за очередной трюк, но вскоре убедился, что тут не до шуток. Кто-то, посвистывая, спускался по лестнице. Ребята шарахнулись к выходу, но по улице двигалась колонна грузовиков с эсэсовцами. Пришлось вернуться назад, забиться в угол.

— Кто там? — спросил из темноты мужской голос.

Они прижались к стене.

Вспыхнул электрический фонарик. Луч забегал сверху вниз и вырвал из мрака сначала Павлика, затем — Жаннетту.

— Что за сборище? Кто вы? — подошел к ним вплотную мужчина в полицейской форме.

— А вы кто такой, позвольте спросить? — дерзко бросила Жаннетта.

— Ах ты, бездельник! — возмутился полицейский. — Он у меня еще спрашивает!

Павлик решительно шагнул вперед,

— Что у тебя в ведре? — спросил полицейский.

Павлик поднял ведерко, раскачал его и выплеснул содержимое прямо в лицо блюстителю порядка. Тот взвыл, схватился за глаза. А ребята, не теряя времени, выскользнули и скрылись в другом парадном.

Четырнадцатого июля два маленьких велосипедиста — два Гавроша, — так прозвали Павлика и Жаннетту французские коммунисты, — ехали по улицам Парижа.

В дословном переводе с французского слово «гаврош» означает «уличный мальчишка». Таких ребят, оставшихся без родителей, без надзора, немало было в оккупированном голодном Париже. Ими кишели улицы, рынки, вокзалы и станции метро. Эти жертвы фашизма были такими же шустрыми, бесстрашными, как и Гаврош Виктора Гюго — любимец всех маленьких читателей земного шара. Улица калечила их, как и Гавроша. Но Павлик и Жаннетта лишь своим внешним видом походили на парижских оборвышей.

Павлик с помощью Жаннетты немного ознакомился с городом. Он побывал на Елисейских полях, на площади Звезды, видел знаменитую Триумфальную арку, под которой погребены останки Неизвестного солдата, погибшего под Верденом во время первой мировой войны. Он видел трущобы на улице Ледрю-Роллена, сложенные из камней разрушенной королевской тюрьмы Бастилии.

По совету дядюшки Жака, они пошли и в Дом Инвалидов, где покоится прах императора Наполеона I, того самого Наполеона, который под напором русских войск удирал из России. Посетителей здесь было очень мало. Экскурсовод при виде оборвышей скорчил недовольную мину. Сперва даже хотел их прогнать, но почему-то сменил гнев на милость и сердито предупредил:

— Не болтать, ни к чему не прикасаться, а то выставлю.

Тело императора лежало в семи гробах, вставленных один в другой. Вблизи массивной гробницы из розового карельского гранита под стеклом — треугольная шляпа императора и цепь с крестом, преподнесенная ему Парижем в день коронации.

Жаннетта сияла: она ясно видела, что Павлик поражен великолепием гробницы.

— Вот какой у нас был император! — шепнула она ему, и в ее голосе звучала нотка гордости.

Павлик усмехнулся:

— Нашла чем хвастать! Твой император бежал из Москвы без штанов. Спроси у дядюшки Жака, если не веришь.

Вспомнив с досадой этот разговор у гробницы, Жаннетта крикнула другу:

— Эй, нажимай на педали! Нажимай, нажимай! Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой!

Она то и дело вырывалась вперед и, оглядываясь назад на отстававшего Павлика, замедляла ход.

— Признайся, Париж тебе нравится? Он красив? — поминутно спрашивала она.

— Очень.

— А Москва?

Глаза Павлика заблестели:

— Чудесный город. Я там, правда, не был, но знаю: он лучше всех городов на свете. Я родился в Пятихатках и только раз выезжал оттуда — к морю, в пионерский лагерь «Артек».

— Париж больше твоей Пятихатки?

Павлику смешно. Вопрос! Конечно, больше. Куда там!

— Во сколько раз? — загорается от любопытства Жаннетта. — В три раза? В пять, в десять? В сто?