Михаил Шмушкевич - Два Гавроша

Подействовало. Папаша Луи смерил его холодным скользящим взглядом и харкнул ему в лицо.

— Вон отсюда, иуда! — он схватил попавшуюся под руку лопату. Его тощая, жилистая шея побагровела. — Вон, собака!

— Бог с вами! — подался назад Грасс. — Разве я добровольно пошел служить? Помните, меня несколько раз вызывали в комендатуру, потом пришли два солдата и увели? Теперь, папаша Луи, я…

— Уходи, вонючий бош, убью! — задыхался старик от гнева.. — Розалию мою вы повесили, что ж, вешай меня— не боюсь я вас, проклятое племя!

— Успокойтесь, папаша Луи. Выслушайте меня..-Я ни на кого не подымал руку. Я уже давно не служу Гитлеру. Сбежал, дезертировал. Пожалуйста, помогите мне, спрячьте меня.

— Что, виселицей уже запахло? — согнувшись почти пополам, оглушительно и злобно расхохотался папаша Луи. — Уходи, Рихард, уходи! — опустил он на плечо Грасса лопату.

Грасс вскрикнул от боли. Несколько мгновений он продержался на ногах, затем, прислонившись к стене и скользя по ней, начал медленно опускаться на пол. Папаша Луи не выпуская из дрожащей руки лопату, отвернулся.

В соседней комнате мягко и ритмично тикали часы. Там, это бывало довольно часто, они, Грасс и папаша Луи, сидели за шахматной доской. Как-то раз во время игры у них произошел разговор о войне, Вспомнили, конечно, и о Вердене. [12] В районе этого французского города во время первой мировой войны происходили кровопролитные сражения между французскими и германскими армиями. Папаша Луи, участвовавший в этом, одном из самых кошмарных сражений первой мировой войны, сказал: «Словами, Рихард, не передашь того, что там творилось. Живые завидовали мертвым! Посылают в атаку, пробежишь семь-восемь шагов — стоп! Дальше идти нельзя: кровь. Человеческая». Папаша Луи передвинул королеву и продолжал: «Помню, однажды под утро, к нам в окоп один немец приполз. Добрый малый. Кинулся я к нему, чтобы живот ему распороть, а он, черт, улыбается и говорит: «Не торопись, камрад. От того, что ты меня убьешь, легче тебе не будет. Давай лучше вместе воевать против тех, которые войну любят, кому выгодна она»…

— Папаша Луи, — Грасс проглотил комок, застрявший в горле, — тот немец, помните, что в окоп тогда приполз, под Верденом, был прав…

Старик не откликнулся.

Серо-зеленый китель Грасса стал влажным, приобрел бурый цвет.

— Тот немец, папаша Луи, прав…

Старик выпрямился, швырнул в сторону лопату и, выкрикнув: «Подыхай, иуда, здесь!» — покинул дом…

— Я вас долго искал, — закончил свой рассказ Грасс, — но найти не так уж легко. Тем более мне, немцу. Работа ваша всюду видна, а сами вы — невидимки.

Немец стал участником французского Сопротивления. Правда, вначале к нему относились настороженно, проверяли. Но вскоре он завоевал доверие, любовь и уважение всего отряда. Ему даже начали давать самостоятельные поручения.

Дорога спиралью поднималась вверх, теряясь у горизонта. Гул мотора не разрывал ночную тишину, а делал ее еще более ощутимой. Люсьен-бросил взгляд на квадратное зеркальце и улыбнулся. На заднем сиденье, слабо освещенном лунным светом, тихо сидели два необычных пассажира: Павлик и Жаннетта.

— А колпаки? Колпаки не забыли? — повернулся ой к ним.

— Разве не видишь? — отозвалась Жаннетта,

Ребята надели красные колпаки. Эти головные уборы — символ свободы. В Древней Греции и Риме их носили освобожденные рабы. Позже, в XVIII веке, во время французской революции, — парижане. Колпаки не очень гармонировали с лохмотьями двух Гаврошей. Люсьен снова оглянулся на них и весело рассмеялся.

Жаннетта поняла причину смеха Люсьена. Надув губы, она сердито бросила:

— Нечего смеяться!

Долго еще тряслись плечи Люсьена. Наконец он налег на руль и резко повернул его вправо. Белая лента дороги теперь вилась среди густого леса. От теней деревьев она стала походить на тигровую шкуру. Машина сделала еще один поворот и въехала на поросшую травой узкую просеку.

— Прибыли! — объявил Люсьен, останавливая машину. — Подождите здесь, я скоро вернусь. Не страшно? Темно, лес…

— Ты что, с неба свалился, Люсьен? — фыркнула Жаннетта. — Да мы, если хочешь знать, в более страшных лесах побывали и то ни чуточки не боялись.

— Не хвастай, — перебил ее Павлик.

— Я же говорю правду! Помнишь, когда я осталась одна? Умирающая и одна-одинешенька, в лесу…

Люсьен вскоре возвратился в сопровождении какого-то вооруженного человека. Тот заглянул в машину, потянул к себе дверцу и веселым тоном произнес:

— Добро пожаловать, товарищи артисты. Мы вас ждем не дождемся.

По дороге вооруженный человек что-то тихо рассказывал шагающему рядом Люсьену. Вдруг Люсьен остановился, обернулся к ребятам и сказал:

— Приехали бы на часок раньше, дружка своего застали бы. На задание ушел. Это я про немца, про Грасса…

— Грасс?! — воскликнула Жаннетта. — Он партизан?

— Партизан, — ответил вооруженный человек. — Гордость нашего отряда. И товарищ, надо сказать, немец этот, замечательный. Его тут все уважают.

— Какая досада! А он скоро вернется? — спросила Жаннетта.

Партизан пожал плечами:

— Не знаю. И вообще, такие вопросы не полагается задавать…

Девочка сморщила нос. Окинула партизана колючим взглядом:

— Подумаешь, какой секрет! Товарищ Моно, заверяю вас, скажет мне.

Павлик огорчился не менее Жаннетты. Вместе с тем он почувствовал прилив радости. Грасс стал партизаном! Наконец-то добрый немец понял, с кем ему надо идти!

Партизан продолжал восхищаться Грассом. Немец исколесил весь мир, но любовь его к родине не угасла.

— Шли мы как-то с Рихардом на задание. Идем лесом, вдоль железной дороги. На полустанке эшелон воинский стоит. В вагонах — боши. Вдруг в одном вагоне кто-то заиграл на губной гармонике. Грасс замедлил шаги, начал прислушиваться. Я, разумеется, тоже. Хорошая, надо сказать, была эта музыка. Чудная мелодия! Звуки мягкие, волшебные. Чистые, как вода горного ручья. Гляжу на Рихарда. Он вот-вот заплачет. Молчу… «Это, — говорит он немного погодя, — старинная песня о Рейне. О Германия, Германия! Как прекрасны твои песни, как музыкален твой народ!»

В длинной полутемной землянке набилось полно народу. Вдоль стен на нарах и просто на полу сидели люди. На многих были окровавленные повязки. Тут же стояли винтовки, автоматы, громоздились ящики с патронами. При появлении гостей шум, говор и смех вмиг оборвались. Правда, ненадолго. Через секунду в землянке поднялась буря аплодисментов. Павлика и Жаннетту со всех сторон осветили десятки карманных фонариков,

— Тише, товарищи! — крикнул кто-то.

— Нельзя же так, они ослепнут, — заметил другой.

— Товарищи, товарищи, товарищи! — раздался третий голос, призывающий к порядку, и, когда все умолкли, громко объявил: — К нам приехали из Парижа юные артисты. Слово предоставляется…