Михаил Шмушкевич - Два Гавроша

— Не знаю.

— Ничего ты не знаешь, — обиженно надула губы Жаннетта и снова вырвалась вперед. — Догоняй живее! Живей! Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины… — Она неожиданно затормозила и указала рукой: — Вот она, площадь Бастилии!

Павлик знал: именно здесь, на этой площади, началась французская революция 1789 года. 14 июля парижане окружили тюрьму Бастилию, в застенках которой десятки лет томились жертвы королевского произвола. Комендант крепости отказался открыть ворота и приказал стрелять. Тогда восставшие пошли в атаку. К концу дня неприступная цитадель пала. Позже она была снесена, и на этом месте появилась надпись: «Здесь танцуют!» Так площадь, где стояла Бастилия, стала местом народных гуляний.

По традиции, 14 июля парижане устраивают парады, демонстрации, карнавалы. Вся Франция в этот день ликует. В памяти народа оживают великие предки, впервые написавшие на стенах королевских дворцов знаменитые слова: «Смерть тиранам!»

В 1940 году, за месяц до праздника взятия Бастилии, в Париж вошли гитлеровские войска. Комендант оккупированного города немедленно объявил населению о том, что запрещает всякие национальные празднества и что нарушители приказа будут расстреляны на месте. Несмотря на это предупреждение, 14 июля на площадь Бастилии вышли колонны патриотов. Над их головами развевались трехцветные знамена республики, транспаранты с лозунгами французской революции: «Свобода, равенство и братство!», «Смерть тиранам!» На безоружных парижан пустили танки. Смертью храбрых пали сотни людей. Гитлеровские молодчики- торжествовали: впредь наука! Однако они просчитались и дорого заплатили за расстрел на площади Бастилии, Французы поднялись на борьбу…

Еще несколько нажимов на педали, и перед взором Павлика вырос огромный плац. Посреди него возвышается пятидесятиметровая бронзовая колонна, увенчанная фигурой летящего Гения свободы. На самой ее верхушке — площадка, к которой ведет винтовая лестница.

— Внутри колонны, внизу, есть склеп, — сообщила Жаннетта. — Там погребены герои двух революций — тысяча восемьсот тридцатого года и тысяча восемьсот сорок восьмого… Видишь, я все знаю, — хвастливо добавила она, показывая кончик языка.

Площадь была окружена танками. Длинными стволами ощетинились на нее пушки. Вокруг выстроились эсэсовцы с автоматами в руках. Сам командующий оккупационными войсками Парижа генерал Штюльпнагель прибыл сюда. Он сидел в бронированной машине и, точно зверь из берлоги, пугливо выглядывал из смотровой щели.

Жаннетта очень жалела о том, что Павлик не мог увидеть, как здесь, на этой площади, веселятся парижане. О, как ей хотелось выехать на самую середину площади и закричать во весь голос: «Смерть тиранам! Да здравствует французская республика!»

— Поехали дальше, опоздаем, — напомнил ей Павлик.

На улице Сантье, в маленьком кафе, их ждал молодой рабочий. Его предупредили, что два Гавроша привезут ему свежие листовки для демонстрантов его округа.

Несмотря на фашистский террор, в этот день в пяти округах Парижа состоялись массовые демонстрации.

Гитлер подписал приказ о принятии срочных мер против готовившегося «коммунистами и другими преступными элементами» народного восстания в Париже. Он потребовал от командующего оккупационными войсками столицы Франции укрепить военно-стратегические пункты, провести новые массовые аресты и подготовить к разрушению газовые заводы, электрические и телефонные станции, мосты на Сене. Спустя два дня Павлик и Жаннетта уже разбрасывали по Парижу листовки, разоблачающие этот коварный замысел фюрера. Тяжел был для них тот день. Они дважды пересекли город вдоль и поперек, побывали на самых отдаленных окраинах, а на площади Одеон чудом ускользнули из ловушки. Одним словом, домой они вернулись до того усталыми, измученными, что отказались от еды и сразу уснули.

На рассвете мать Жаннетты разбудила Павлика. Он протер кулаками глаза и вопросительно взглянул на нее. Она старалась казаться веселой, но это ей, видно, давалось нелегко.

— Павлик… — Мари медлила, подыскивая слова, — я очень сожалею, что вынуждена тебя будить в такую рань. Мы тут посоветовались… Понимаешь, только тебе можно это поручить, только тебе. — Она кивнула на ширму из цветастого ситца. — Жаннетте пока такое доверять ни в коем случае нельзя. Она ветреница еще. Хотелось бы, чтобы ты поспал, но…

— А я уже выспался, — заверил ее Павлик. И подумал, что выспаться успеет в другой раз.

Задание, по-видимому, очень серьезное — значит, это важнее всего. За несколько недель в Париже Павлик привык безоговорочно и без расспросов идти туда, куда его пошлют, и делать то, что велят.

В начале прошлой недели он целый день по заданию подпольщиков красил ворота одного особняка на Елисейских полях. Отдельные прохожие останавливались, тихо произносили два слова: «Камни Парижа», — и тут же громко предлагали ему срочную и выгодную работу. Продолжая орудовать кистью, он равнодушно отвечал: «Только завтра, месье. И то не раньше шести вечера». Они уходили. Он глядел им вслед и думал: «Завтра в шесть часов вечера эти французы соберутся и будут договариваться о новых ударах по врагу». Радостно и приятно знать, что и он принимает в этом участие!

За каких-нибудь десять минут Павлик умылся, оделся в свои лохмотья и даже выпил кофе, который ему заранее приготовила Мари. Павлик вышел из-за стола и выжидающе посмотрел на мать Жаннетты.

— Улица Тронше, семнадцать, третий этаж, девятая квартира, дверь справа. Недалеко от церкви Мадлен. Эту церковь ты знаешь, Павлик. На днях вы с Жаннеттой передали там одному человеку письмо. Пароль — тот же. Зайдешь со двора, через черный ход.

— Улица Тронше, семнадцать, третий этаж, девятая квартира, дверь справа. Недалеко от церкви Мадлен, пароль тот же, — четко повторил Павлик.

Там его встретит слепая женщина, нищенка. Ее надо будет отвести в церковь. Оттуда — сама скажет куда. Она очень хорошая женщина.

— Мадам Данжу — твоя мать. Ты меня понял?

Павлик научился не задавать вопросов, поэтому он только кивнул головой.

— Веди себя осторожно, — сказала Мари. — За ее домом следят уже второй день. Гестаповцы надеются, что возьмут ее не одну.

Тронше, семнадцать. Не двор, а грязный колодец. Темная, неосвещенная лестница. Третий этаж. Дверь справа. Что это за женщина? Действительно ли она слепая? Нищенка… Почему же за ней охотится гестапо? Не любопытствуй, Павлик. Не надо. Больше, стало быть, не положено тебе знать.

Маленькая передняя, заваленная всякой всячиной. Сутулая женщина в черных очках, с грязным, давно не мытым лицом. Одета в рванье.

— Бонжур, мадам Данжу, — поздоровался с ней Павлик. — Вам нравится серебристый ландыш?