Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)

В расположении танкового батальона, кроме Тришкина, сержанта поджидали майор Плетенюк и политрук Маматов.

— Ну что, сержант, как настроение? — спросил политрук.

— Обычное, боевое.

— Мы сегодня проводим в подразделениях собрания. А я слышал, что ты мечтаешь быть коммунистом. Так ли это?

Сержант вначале замялся, а потом ответил:

— Так точно. Хотелось бы пойти в сегодняшний бой коммунистом.

— Ну вот, — улыбнулся Маматов, — я другого ответа от тебя и не ожидал. Пиши заявление, а мы, в свою очередь, подготовим тебе рекомендации.

— Прошу прощения, товарищ политрук, но из нашего экипажа в ряды ВКП(б) хотел бы попасть ещё один танкист.

— Кто же он?

— Рядовой Татарский.

Майор Плетенюк при упоминании этой фамилии поморщился, словно от зубной боли, а Маматов посуровел лицом:

— Вы, сержант Никаноров, за себя расписывайтесь, а не за других. У рядового Татарского, к вашему сведению, очень уж подмоченная репутация. Вы знаете, кем был его отец?

— Нет, не знаю.

— А надо бы знать, сержант. Ну да ладно, пишите заявление о приёме и готовьтесь: будем вас принимать в члены партии.

Когда собрание завершилось, сержант Никаноров — теперь уже коммунист, — преисполненный произведённым на него впечатлением и совершенно новыми, доселе незнакомыми ему чувствами, долго бродил по расположению батальона.

Когда совсем стемнело, он вышел к небольшой рощице. И тут его из задумчивости вывели чьи-то приглушённые голоса — мужской и женский.

— Послушай, зачем ты сопротивляешься, — дышал часто мужчина. — Мы любим друг друга, а завтра я могу погибнуть.

— Не надо… Ну прошу тебя, не надо!..

— Перестань, дурочка… Не отталкивай меня…

— Пусти!.. Слышишь, пусти!.. Я ведь закричу!..

Женщина пыталась вскрикнуть, но, по-видимому, мужчина зажал ей ладонью рот, — так, по крайней мере, подумал сержант, — и в кустах отчаянно забарахтались. И тут Никаноров не выдержал, прыгнул в сторону барахтающихся тел, схватил мужчину за гимнастёрку, рывком приподнял его.

— А ну, гад, прекращай! — зло прошипел он, но тут мужчина локтем пребольно толкнул его в живот; и тогда сержант в бешенстве, со всего размаху ударил его в лицо.

Мужчина упал, а Никаноров нагнулся к женщине, подал ей руку:

— Вставай!

Женщина встала, и тут Иван Никаноров чуть не получил разрыв сердца. Перед ним была Валюха. Валюха Озерова…

— Ты?… Кто тебя пытался?… — и он снова саданул кулаком в лицо поднявшегося мужчину, но тот уже не упал, а отскочив в сторону, судорожно потянулся рукой к кобуре с пистолетом.

И тут сержант узнал мужчину: перед ним с разбитым в кровь лицом стоял политрук Маматов. А Валюха вдруг дико закричала, встав между ними и схватившись за голову руками:

— Иван!.. Серёжа!.. Перестаньте!.. Иван, уходи отсюда!..

И тогда Иван Никаноров всё понял…

Сержант Никаноров не спал. Ему было не до сна. Он крепко был расстроен непредвиденной стычкой с политруком. Но более всего Иван был потрясён поступком его невесты, его бывшей невесты Валюхи Озеровой. Как она могла, обещав ему, Ивану, ожидать его с войны, целоваться с другим мужчиной и, наверняка, не только целоваться… За три года Иван Никаноров насмотрелся, наслушался самого различного толка историй о ППЖ, о тех женщинах, которые напропалую спят с мужчинами и, в основном, с командным составом.

В сердцах, в горячке сержант хотел было сразу заявить и политруку, и комбату майору Плетенюку, что плевать он хотел на то, что его два часа назад приняли в ряды ВКП(б), что не хочет он быть в той партии, в которой состоят такие сволочи, как политрук Маматов. А затем сержант «оплылся»: господи, да разве партия большевиков состоит только лишь из подобных политруков!.. Нет, конечно, — хороших коммунистов в её рядах значительно больше. Это и Ленин, это и Сталин… Да и их непосредственный командующий генерал Ротмистров. А Тришкина взять, младшего лейтенанта: мужик ом — хоть куда, и тоже в членах ВКП(б) состоит…

Так думал в эту бессонную ночь сержант Никаноров. И не знал он, что не спят вместе с ним сейчас многие. В том числе и генерал Ротмистров. Генерал думал. Вчера противник пытался их упредить и захватить Прохоровку. Это на них, на немцев, он вчера с Василевским наткнулся… Обстановка внезапно осложнилась: ранее намеченный исходный район для контрудара оказался — увы! — в руках гитлеровцев. Всё теперь следовало проводить заново — выбор огневых позиций артиллерии, рубежей развёртывания и атаки, и всё прочее и прочёс, и всё для того, чтобы чётко и грамотно управлять войсками в вою. Задача, конечно, была сложная, но с ней все органы штаба армии, командиры и штабы корпусов, бригад и частей справились в самое короткое время, то есть в считанные часы. 13 боевом приказ были внесены необходимые коррективы. А именно: 18-му танковому корпусу генерал-майора Бахарова надлежало наступать на нравом фланге, и он усиливался полком противотанковых пушек. Корпус был обязан наступать вдоль реки Псел и атаковать позиции противника на рубеже Андреевки, что северо-западнее совхоза «Комсомолец». В центре наносил удар немцам 29-й танковый корпус генерал-майора Кириченко: его задача — совместно с самоходно-артиллерийским полком разгромить вражескую танковую группировку, действующую западнее железной дороги на Прохоровку. Ну а что же левый фланг? Здесь, с рубежа Беленихино, должен был наступать 2-й гвардейский Тацинский танковый корпус полковника Бурдейного. А резерву, возглавляемому генерал-майором Труфановым, ставилась задача сосредоточиться в районе Правороти и прочно обеспечить левый фланг армии. Но резерву не пришлось отдохнуть перед боем: в четыре утра постудил приказ Ватутина о том, чтобы срочно направить резерв в полосу действий 69-й армии: неприятель отбросил части 81-й и 92-й гвардейских стрелковых дивизий и овладел Ржавцом, Рындникой и Выползовкой…

… Конечно, сержант мыслил не так, как генерал, не в таких масштабах. И всё-таки, глядя на близко вспыхивающие зарницы — где-то шёл бой, — Иван Никаноров отвлёкся от тяжёлых раздумий о поступке Валюхи Озеровой, его мысли перескочили на предстоящее сражение, в котором непременно погибнут многие его друзья и, возможно, погибнет он.

Никаноров встал с земли, размахивая руками и приседая, расправил затёкшие члены, двинулся вдоль тёмных силуэтов «тридцатьчетвёрок», словно хищники, замерших в напряжении перед прыжком на свою жертву. Иван сделал буквально два-три десятка шагов и вдруг остановился, как вкопанный: прислонившись к гусеницам танка стояли, покуривая, комбат Плетенюк и политрук Маматов.

— Здорово он тебе врезал, — негромко гудел майор. — Все губы по физиономии размазал.

Политрук хмыкнул: