Михаил Постол - Операция «Светлана»

Передача заняла минут десять. Она уже заканчивалась, когда я услышал неясный шум, чей-то говор, которые приближались к палатке радистов. Вышел и в свете оранжевой луны увидел Алеся, младшего сына усатого Мыколы. Я его сразу узнал, хотя видел всего раз, да и то мельком. Очень уж он был похож на батьку. Шел, еле ноги передвигал. В одной руке автомат, в другой — фуражка. Двое партизан поддерживали его. А чуть впереди батька Апанас брел, будто груз непомерный на плечах сгорбленных нес.

«Что?» — кинулся я к нему. Он глянул на меня, словно не понял, что мне надо, и глухо спросил: «Майор… дзе?» Но Терлыч уже сам вышел из палатки, остановился. Густые русые брови сошлись в ломаную линию. Я еще при встрече доложил ему, как нам удалось уберечься от стычки с фрицами. И он с одного взгляда понял, что к чему.

«Горе, Иваныч! Нема больше Мыколы! Нема Юрашки!» — «Бачу, батько!»

В командирском шалаше батька Апанас рассказал нам, что произошло. Алесь, раненный в ногу, приполз в лагерь из последних сил. Говорил — больше бредил…

Им тогда удалось-таки повести за собой гитлеровцев. Разбежались по лесу, то и дело меняли позиции, и вот так, с трех мест поливали немцев огнем. Гранаты швыряли, стреляли одиночными. Гитлеровцы решили, что наткнулись на крупную группу партизан. Почти всеми силами повели наступление. У Мыколы с сыном одна мысль: как можно дальше увести фрицев от отряда, товарищам путь к новой базе открыть. Все трое лес здешний отменно знали, двигались к Черному болоту.

Немцы гнались за ними, бешено стреляли на ходу, путались в дебрях леса. Пули свистели над головами, срезали ветки, мелкие еще листья. Глаза засыпало крошевом.

К вечеру добрались до Черного болота. Эта обширная, на десятки километров топь. Зеленая гладь в мелких кустарниках, с черными пролысинами недвижной воды. Кое-где островки, осинником частым поросшие. Мыкола знал тропку и вел сынков к ней, пытаясь оторваться от преследователей. Алеся уже давно ранило. Отец успел перевязать его, стало легче. Но силы истаяли. Руки не держали автомат. Мыкола сына на тропку вывел: «Иди!»

И тут случилось страшное. Автоматная очередь срезала Юрася. Он рухнул в воду. Успел крикнуть: «Бацька-а!» Тот обернулся на голос — на поверхности лишь фуражка сына — и с разбегу кинулся за ним.

Мокрый и жуткий поднялся он из воды с телом мертвого сына на руках. А рядом уже стояли немцы, автоматами целили в него.

Мыкола шагнул прямо на них, фрицы даже шарахнулись в стороны, бережно опустил Юрася на сырую землю, стал на колени, поцеловал первенца своего в лоб, уже холодеющий. И тут навалились на него оравой. Видно, гибель сына нечеловеческой силой наделила Мыколу. Он сбил двоих с ног, выхватил у третьего автомат и дал очередь по врагам. Какой-то перепуганный немчик всадил ему в грудь чуть ли не весь рожок. И свалился бацька рядом с сыном, прикрыл его рукой.

Слезами бессильной ярости плакал Алесь. Дернул за гашетку автомата, а он ни звука. Кончились патроны. И гранат — уже ни одной. Рванулся, чтоб броситься на проклятых с прикладом, зубами грызть, пока не срежут и его. И рухнул без сознания…

Очнулся, когда уже темнело. Немцы невдалеке прошли. Не заметили за кочкой партизана, видать, потоптались по краю болота, поорали что-то и повернули назад, начали трупы своих собирать. Спешили убраться из неприветливого леса, от угрюмого, жутковатого в вечерних сумерках болота. Выждав время, пополз Алесь к отцу и брату. Обручем раскаленным охватила тело обжигающая боль. Поминутно теряя силы, волей вытаскивая себя из омутов мутнеющего сознания, похоронил дорогих людей. Зарубку оставил на старой осине. Тут спят бацька да братик.

До рассвета просидел Алесь над могилой. А потом двинулся искать отряд. От батьки знал, где нас можно найти. И нашел. На третий день — нашел…

Мы курили, пока батька Апанас рассказывал про гибель Мыколы и его сына. И потом сидели, молчали. Не было слов. Не находились они. Вроде и привычны мы стали к смертям, а всякий раз, как товарища теряешь, словно душу свою теряешь.

Старого Апанаса согнула эта беда, к земле придавила. Сидит он, горбится, одно твердит: «Не до конца я гэту штуковину продумав. Не до конца». А Терлыч положил ему руку на спину, будто обнять старика хотел. «Тяжко, сынку! — глухо выдохнул Апанас. — Всю семью, всю семью! То я виноват, Иваныч!» — «Война, батько!» — «Война… Годы пройдут — найдутся такие, скажут, воевать не умели, а лезли! Людей клали». — «Что ж, лучше было не лезть? На колени стать перед фашистами, раз академий не кончали?» — «Академий не кончали, да, — согласился батька. — Мы трудились! Землю пахали, заводы строили, дома. Жизнь свою строили. А война пришла — ружья в руки взяли. Или не нужно было?» — «Землю нашу, — поднял голову майор, — как можем, так и будем защищать! Жизни наши потребуются — отдадим! Как Мыкола отдал! Как Юрась. А если найдется потом такая шкура, судить начнет, что не так воевали, из могил встанем и плюнем сволочи той прямо в поганую морду! Мы воюем так, как сердце наше велит! Погибнем — то ради святого дела! А мертвые сраму не имут, батько! То древний славянский обычай, пращуров наших закон. И только мертвые имеют право судить, так мы воевали или нет!»

В первый день службы Казимир Братковский проснулся задолго до подъема. В окно глядела холодная утренняя звезда.

Определиться на место удалось сравнительно легко. И это несколько настораживало. Тем более что попали они как по заказу: туда, куда и стремились. Казимир не знал о встрече мистера Джона со штандартенфюрером фон Кугелем, царем и богом Беловежского края, и потому все его настораживало. Успокаивало одобрительное отношение к операции по «трудоустройству» графа Скавронского. Братковский не особенно надеялся на проницательность, но верил в его порядочность. Если что случится, можно обратиться к нему за помощью. И будет на то возможность — граф не уйдет в сторону. А это уже кое-что.

Конечно, у десантников имелся свой план проникновения в лагерь. Но то, что предложил мистер Торп, оказалось просто идеальной возможностью, и ею нельзя пренебрегать. Хотя многое было непонятным. С этим следовало разобраться уже в ходе операции…

Как и велел полковник Зелиньски, в комендатуре Беловежа они обратились к штурмфюреру Вильке. Волшебные слова «по приказу семнадцать» в один миг изменили напыщенную физиономию жирного гестаповца. Она приобрела вполне человеческое выражение, и мясистые губы растянулись в приветливой улыбке. Впрочем, все это длилось какую-то секунду, и штурмфюрер вновь приобрел вид туповатого, грубого служаки. «Грубер, примите распоряжение штандартенфюрера. Вы подавали рапорт о кадрах для вашего заведения. Так слушайте. Мы направляем вам пятерых человек», — заверещал он резким фальцетом в телефонную трубку.