Вадим Данилов - Временно исполняющий

— Прошу дать увольнительную на два часа.

Ватолин от удивления не сразу нашел что ответить и молча разглядывал бойца. Всякие отлучки из подразделения строжайше были запрещены, и давно уже с подобными просьбами никто не обращался. И вдруг старику Колотилову понадобилось целых два часа!

— Зачем вам увольнительная? — спросил наконец лейтенант.

— Жена приехала, товарищ взводный, — смущенно произнес Колотилов и, дабы лейтенант не подумал, что он успел уже без разрешения отлучиться и встретиться с женой, пояснил: — Видел ее у дороги, когда шли в поле…

— Издалека она? — спросил Ватолин только для того, чтобы протянуть время. Разрешить столь длительную отлучку он не имел права. В лучшем случае он мог разрешить бойцу обратиться к командиру батареи. Но едва ли и тот отпустил бы. А до командира дивизиона высоко, к нему по такому вопросу командиру взвода хода нет… Может, политрука попросить? Только политрука-то надо еще найти, а Колотилов — вот он, стоит и взирает на своего взводного как на бога и объясняет:

— Не-е, не издалека. Вологодские ведь мы, здешние…

Объясняет и, должно быть, думает так: раз вологодские, значит, появление жены в районе военного городка закономерно и не встретиться ей с мужем никак нельзя, не позволить такую встречу никто не сможет. Заметив, однако, в лице лейтенанта вместо выражения радости за него нечто похожее на растерянность, Колотилов умолк и потупился.

— Ладно, — сказал Ватолин. — Идите.

Вернулся Колотилов через два часа точно, когда занятия подходили к концу, и снова:

— Товарищ взводный, разрешите к вам обратиться.

Лейтенант приготовился рассердиться: «Неужто, нахал, еще попросится!» А Колотилов, вытянув руки по швам и наклонившись вперед, чтобы никто из стоящих поблизости его не услышал, запинаясь, заговорил:

— Жена просит, товарищ взводный… Чтобы вы того… Подошли. Недалечко здесь…

— Я?! Зачем?

— Угоститься… Постряпушки домашние, немудреные. То, да се. Уважьте, товарищ взводный.

Рассердиться было в самый раз: и бойца, позволившего себе вольность в обращении к начальнику, поставить на место, и авторитет свой командирский укрепить. Так считал Ватолин, так, по его убеждению, поступил бы, например, Абакумов, окажись на его месте. Но он не рассердился, потому что понял — не поймет боец его гнева, не признает за собой никакой вольности в обращении к начальнику. Нет в его тоне, в его глазах и намека на какую-то вольность. Он только обидится за себя и еще больше — за жену, приехавшую с домашними постряпушками хоть и не издалека, но и не из соседней деревни.

И еще было обстоятельство, смягчившее командирский гнев: в животе у него засосало, обед был давно, ужин еще не очень скоро. Да и что это за ужин… Тыловая норма питания такая, что есть хочется каждодневно и ежечасно, тем более что с шести часов утра до одиннадцати вечера — на ногах, в лесу и в поле. Ватолин решил, что под вечер его все равно никто не хватится, на крайний случай можно как-то объяснить свое отсутствие, и сказал небрежно, глядя в сторону:

— Ладно, пойдем немного погодя.

Маленькая, с натруженными, темными от загара руками жена Колотилова ждала их на лужайке, затененной старыми березами. На большой домотканой скатерти были разложены пироги и домашнее печенье из темной муки. Один пирог оказался с картошкой, другой с капустой и луком. И оба были удивительно вкусные. Ватолина сморило, он поел и заснул.

Когда проснулся, солнце уже садилось. Лежал он головой на свернутой вчетверо кофте, накрытый шалью. Женщина сидела, подперев щеку рукой. Губы у нее чуть заметно шевелились: рассуждала о чем-то. Увидев, как Ватолин, сбросив шаль, проворно поднялся и, озираясь, стал оправлять гимнастерку, махнула рукой и проговорила:

— Да всего час какой-то и подремал… Отдохни еще. Петя сказал: тебе можно повременить, а сам побежал — проверка, говорит, у них вечерняя.

«Хорошо хоть сам ушел, — подумал лейтенант. — Смотри-ка, не воспользовался тем, что командир взвода тоже в отлучке». И окончательно решил, что правильно поступил, отпустив Колотилова на свидание с женой. А перед ней чувствовал себя неловко: наелся и на тебе — уснул.

— Спасибо большое за угощение, — начал он прощаться.

— На здоровье, милый. Дай вам бог всем целыми остаться. — Лицо ее, недавно казавшееся розовым от загара, теперь потемнело и глаза сузились, — Когда же ты командиром успел стать? Молоденький такой…

Ответа она не ждала, ни к чему ей был ответ.

— Мой-то Петр не ахти какой вояка. И за него сердце болит — мочи нет, а уж за таких, как ты, — и вовсе. Ну иди. В добрый час, сынок.

…Напрасно сомневалась жена Колотилова: ее Петр был воином не хуже других, а может, и лучше многих — как теперь узнаешь, если, как многие, погиб в одном из первых боев. Здесь лежат пятеро, а по всему широкому фронту дивизии, наверное, тысячи. Тысячи не угнанных еще по-настоящему ни товарищами, шагавшими с ними рядом, ни их командирами.

О тех, кто погибнет позже, дольше, наверное, будут помнить и больше жалеть, потому что лучше будут их знать.

Только одного из пятерых мог представить сейчас Ватолин: запомнились пироги и лужайка, затененная старыми березами. Виделись еще и большие натруженные руки, худенькая женщина с потемневшим лицом, ее глаза. Женщина знала Петра Колотилова лучше всех и помнить его будет дольше всех, всегда. Каждого кто-то знает и обязательно кто-нибудь будет помнить.

Четвертая батарея устроилась хорошо — с точки зрения ее командира старшего лейтенанта Долгополых. За одну ночь были выкопаны полного профиля окопы и налажена маскировка. В случае нужды можно быстро выдвинуться и вести огонь прямой наводкой. Что еще надо?

— И на старом месте не хуже было, — бубнил недовольно младший лейтенант Синельников, провожая командира батареи, уходившего перед рассветом на наблюдательный пункт. — А немец и тут может прищучить, как карасей. Только держись…

— Вот и надо держаться, — наставительно отвечал дядя Вася Долгополых. — И чтобы всегда — в полной боевой. Побольше тренируй расчеты, спать не давай. Понял?

— Продержишься с Лебеденковым, как же. Я вам говорил, как он землю носом пахал. В штрафную роту таких надо.

— Штрафную роту, Сеня, и без нас с тобой укомплектуют, не наша с тобой забота. А у Лебеденкова тоже мать есть, как у тебя, например. Ну, труханул малость… Так ведь человек он и сопляк еще — и сразу в такую переделку. Сам-то, поди, тоже замочил подштанники? А? — Долгополых замедлил шаг, улыбнулся и обнял младшего лейтенанта за плечи. — Ну-ну, пошутил я… Ты хоть и ровесник Лебеденкову, а командир. Вот и думай не о том, как в штрафную роту его упечь, а как здесь заячью душу его переделать.