Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака

— Большой путь проделали. А почему бы вам на месте не сделать это?

— Хотелось, чтобы в хорошие руки попал, пан генерал. Двое у меня их было. Одного немцы убили, только этот остался. — Потянув командира за рукав, он отвел его немного в сторону и начал что-то ему объяснять.

— Это ты захотел к нам? — спросил Янек Томаша.

— Нет. Отец так велит.

Члены экипажа стояли напротив Томаша и испытующе рассматривали его. Томаш тоже смотрел на них.

— Щербатый, — заявил Григорий.

— Нет, — возразил ему Янек. — Это у него специально, чтобы лучше было свистеть.

— По-моему, слабоват он, — сказал Густлик.

Насмешки рассердили новенького. Резким движением он сбросил немецкий мундир и швырнул его на землю. Затем стащил с себя рубаху и стоял теперь перед ними с взлохмаченными волосами, полуголый, демонстрируя свои мышцы. Густлик слегка коснулся его плеча.

— Снаряд поднимет.

Шарик, бегавший среди развалин по своим делам, вернулся, радостным лаем приветствовал генерала, подбежал к экипажу, но, учуяв Томаша, заворчал и взъерошил шерсть.

— Собака на него ворчит, — констатировал Саакашвили.

Томаш присел, улыбнулся и протянул ладонь. Шарик, успокоившись, замахал хвостом, потерся о руку новенького.

— Может, и хороший человек, — сказал грузин.

— А что ты умеешь? — спросил Янек.

— На гармошке немного играю, стреляю...

— Даже стреляешь? — рассмеялся Густлик.

Он подошел к новенькому, пощупал мышцы. Постучал по груди, как это делают доктора, но только сильнее. Томаш не понял шутки и, решив, что это драка, со всего маху ударил силезца. Тот пошатнулся и занес кулак для ответного удара.

— Густлик, оставь, — тихо приказал Янек, бросив взгляд в сторону генерала.

— Собираетесь драться? — спросил у Коса подошедший Вихура. — Правильно. В экипаж к вам он не годится, потому что стреляет лучше тебя.

— Не умничай, — оборвал его Янек и взглянул на Томаша со злостью и в то же время с интересом.

А невдалеке старый Черешняк объяснял командиру бригады:

— Чужому бы я не сказал, а пану генералу, как отцу родному... За то время, что Гитлер у нас правил, немцы отобрали у нас кобылу в яблоках, коровенку, три свиньи, хороший топор, четыре заступа.

— Пан Черешняк...

— И если бы сыну попались...

— Ну подумайте сами, как они ему попадутся, как он узнает ваш топор или заступ в такой большой стране, как Германия?

— Ну если этот ему не попадется, а встретится похожий...

Генерал остановил его жестом и, повернувшись в сторону экипажа, спросил:

— Возьмете четвертым этого малого?

— Да не такой уж он малый... — пробурчал Елень.

— Томаш звать его, — добавил старый.

Янек взглянул на Густлика, затем на Григория. Те пожали плечами.

— Играет на гармошке, — пробурчал грузин.

— Чего не умеет, научите. Экипаж должен быть укомплектован.

— Возьмем, гражданин генерал, — согласился Янек, искоса взглянув на Вихуру.

— Ладно, берем его, — заявил генерал Черешняку.

— А если конь у пана генерала и не очень похож на нашего, но пригоден для пахоты, я бы с удовольствием взял его. Зачем конь там, где танки?

— Подождите... Вы, Кос, садитесь со своими на грузовик, поезжайте к танку и готовьтесь в дорогу. Оденьте этого парня в форму, а мы здесь с отцом еще немного побеседуем.

— Садись! — скомандовал Янек.

Густлик и Григорий ловко вскочили в грузовик с колеса. Томаш, примерявшийся прыгнуть со ступеньки кабины, заметил внутри инструмент.

— Гармонь... — Он протянул руку.

— Не твоя, — остановил его Вихура. — Ты уже раз на ней играл, и что из этого получилось? Лезь наверх.

— Не спеши, — попросил старый.

Он подошел к сыну, поднялся на носки, поцеловал его в лоб. Затем повесил ему на шею медальон с образком, перекрестил. И, закончив обряд, ухватился за выступающий руль велосипеда и стащил велосипед с грузовика.

— Пан, вы что это делаете? — запротестовал Вихура.

— Так ведь он мой, — ответил Черешняк. — Там, на барже, я его только одолжил пану капралу. Может, и шляпа найдется?..

Захлопывая со злостью дверцу, Вихура стукнулся головой. Зашипев от боли, он порылся в кабине и, трогая машину с места, выбросил в окно бурую шляпу. Крестьянин, довольный, поднял ее с земли, выбил о колено и надел на голову. Подвел велосипед к генералу и снова начал ему что-то объяснять.

На следующий день, на рассвете, Черешняк вместе с лошадью уже был на контрольном пункте у выезда из Гданьска. Здесь краснел шлагбаум, желтел дорожный указатель, чернела деревянная будка для ожидавших попутных машин солдат. Старый крестьянин левой рукой держал руль велосипеда, в зубах поводья, а правой рукой показывал документы проверявшим офицерам, польскому и русскому.

— В порядке. Можете проходить.

Черешняк быстро спрятал бумаги в тот же мешочек, где хранились у него деньги, затянул шнурок и опустил мешочек за пазуху. Потом, вынув поводья изо рта, вежливо ответил:

— Оставайтесь с Богом.

Сел на велосипед и поехал по шоссе, держа за поводья сильного рабочего коня. Черешняк не спеша нажимал на педали, ухватившись одной рукой за высокий руль велосипеда. Он поминутно оглядывался через плечо на свой трофей, на украшенный белой звездой лошадиный лоб, колыхавшийся у него за спиной. Мерин фыркнул.

— Будь здоров, гнедой, — сердечно пожелал ему новый хозяин.

В начале апреля последнего года войны пустынны были приморские дороги и деревни. Прикрыв берег наблюдательными пунктами, небольшим количеством узлов сопротивления и подвижными резервами, войска пошли на запад — за Колобжег, на Щецин и к Одеру. Польские поселенцы только начали прибывать и оседали в основном в городах ввиду неспокойного времени. А немцев не было

совсем: еще в феврале и марте вымели их отсюда приказы рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, грозившие смертью каждому, кто осмелится остаться на месте, а не уйдет вместе с фронтом.

Ветер свистел на остатках оконных стекол, выбитых кулаками взрывов, хозяйничал в домах, раскачивался на скрипучих дверях. Болезненно рычали брошенные коровы, у которых от молока распирало вымя. Одичавшие косматые псы, с налитыми кровью от голода глазами, объединялись в стаи и нападали на скот, загрызая слабых и покалеченных животных.

На пустынном шоссе валялись промасленные тряпки, смятые гусеницами золотистые гильзы расстрелянных патронов, жестяные кружки, походные фляжки, судки. В придорожных канавах рядом со сгоревшими грузовиками и покореженными снарядами транспортерами валялись перевернутые, без колес, телеги немецких бауэров. С телеграфных столбов свисали порванные провода. С резким, похожим на очередь пулемета треском время от времени пролетали по шоссе советские патрули на мотоциклах с прицепами, ощетинившимися стволами «Дегтяревых».