Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

— Записались и отходи! — покрикивали из толпы.

— Запиши и меня! — бросил Роман Ваньке, который пробирался в гуще людей.

В это время на заборе появился Демка. Оседлав покосившийся столб, он размахивал руками и неистово голосил:

— Мужики! Мужики! Дядьки! Сено пожег я с хозяином, с Захаром! Он меня подбил на это!.. Жюнуска не виноват! Не виноват! Мы подожгли! Мы!

Заседание штаба состоялось после схода. Галдели под окнами сборни мужики. Было слышно, как на крыльце отбивались от любопытных Зацепа и Касатик.

— Ты куда, дедка? — сдерживал кого-то матрос.

— Я к ребятам. К Петрухе. Не цепляй! Да не цепляй, говорят тебе!

— Не положено.

— Как то ись не положено? А ты знаешь, кто я?

— Не знаю. Ну, отчаливай! Отдавай, дедка, концы!

— Не знаешь? А коли не знаешь, так у Микишки спроси. Скажи, Микишка, ему.

— Нельзя, дед! — мягко говорил Зацепа.

— Энто другое дело. Нельзя, так нельзя. Мы понимаем, — сдавался старик.

— Эй, чего пялитесь в окна! Невидаль-то какая! — доносилось с улицы.

— А ты что за указчик?

— Гони его взашей! Ён милицейскай лазутчик, шельма!

— Сам ты лазутчик, поперек тебя дышлом!

Члены штаба договаривались, кому чем заниматься. Петруху выбрали комиссаром. Он башковитый. За словом в карман не полезет. И законы знает советские.

— Начальником штаба пусть будет Ефим, а ты, Яша, заместо интенданта. Тебе вооружать отряд, и если будут раненые, о них заботиться, лечить, — сказал Петруха. — Максиму командовать всеми силами. Согласны, хлопцы?

Мефодьев и Завгородний кивнули головами. Сорока не шевельнулся. И даже не поднял взгляда.

— Согласны? — переспросил Горбань.

Максим не спеша достал кисет, скрутил папироску, закурил. Мизинцем ловко смахнул табачные крошки со стола.

— Я в бою не трусил. Сами понимаете, — наконец заговорил он. — И распорядиться сотней мужиков сумею. Ротой командовать приходилось.

— Вот и хорошо! Добре! — нетерпеливо произнес Петруха.

— Только я думаю, что напрасно мы затеяли это. У правительства кругом войска. Раздавят нас, как тараканов. И я не хочу быть виной тому. Не хочу!

— На печке отсиживаться решил? — сухо оборвал Максима Мефодьев. — Конечно, так спокойнее. Ничего не скажешь! Иди, Максим, объяви мужикам, что ты будешь делать, когда они в окопы пойдут, — Ефим показал на окно. — Иди! Авось и тут не струсишь сказать правду. Об одном предупреждаем: не разводи агитации. Напрасно затеяли или нет — народ сам разберется. Сам!

— Я советуюсь с вами, как лучше, — в раздумье произнес Сорока. — Раз общество решило, все при случае будем в ответе. Ладно! Насколько я понял, в задачу отряда входит охрана села…

— Вот это — другой разговор! — оживился Горбань. — Правильно! Нападать на милицию мы не собираемся, но и к нам не лезь. На окраинах села выставим дозоры и наблюдателей — на колокольне. Связь с другими деревнями беру на себя. А сейчас — действуйте, хлопцы!

Когда заседание окончилось, к Петрухе подошел Касьян Гущин. Немного помялся, а потом выложил на стол ключи:

— Один от шкапа, другой от наружного замка, — объяснил он.

— Ты чего это? — удивился Петруха.

— Как есть теперь штаб…

— Возьми ключи обратно.

— Зачем?

— Как — зачем? Мы до твоих дел не касаемся. Был ты старостой, им и оставайся, пока общество верит тебе. Людей не обижай только.

— Эх, Петр Анисимович, да разве ж я такой? — грустно проговорил Касьян. — Обидеть-то всяк обидит, а вот пожалеть. Может, я побольше всех о переселенце Елисее думаю, как помочь ему.

— А что с ним?

— Да погорелец-то. Без сена остался.

— Это его стог горел?

— Его, Петр Анисимович. Один стог был, и тот пожгли.

— Кто?

— Знать бы.

— А чего это Демка кричал? Постой-ка!.. — вспоминал Петруха.

— Про то и кричал. Елисеевы сыновья киргиза Жюнуску побили, а сено, будто, Захар Бобров прикончил. Они вдвоем с Демкой красного петуха Гавриным пустили. Могло и так быть. Захар Федосеевич не хотел поступаться покосом… Однако ключи у меня, Петр Анисимович, возьми. Без надобности они мне, потому как старостой быть по нонешним временам хлопотно. Будто промеж жерновами: и сверху давят, и снизу. Коли тебя, Петр Анисимович, прижмут, ты взял — да и убег. Поминай как звали. Какой им с тебя спрос? Они сами по себе, и ты сам по себе. А старосте бежать некуда. Свой же брат-мужик в обиде будет. Ему бы, мол, обчество защитить, а он стрекача дал. Вот такое-то дело. Будь милостив, возьми ключи.

Горбань терпеливо выслушал Гущина, резко взмахнул рукой и опустил ее на папаху, лежавшую на столе:

— Вот так… Ключей мне не надо. Не я тебе их давал, не мне брать. Пошли-ка лучше за Захаром Бобровым. Давно не видались с ним. Пришла охота потолковать.

Староста неохотно опустил ключи в карман, затем почесал затылок и снова достал их. Петруха наблюдал за Касьяном. Усмешка пряталась в соломе усов. Действительно, уж и времена пошли! Даже старосте и тому хлопотно, а Марышкину каково?

Гущин открыл шкаф, выложил на стол стопку бумаги.

— Ежели писать вздумаешь, — пояснил он. — Вся тут.

— Добре. Не забудь за мельником послать.

— Сам схожу. Десятские поразбежались.

Вскоре явился Захар. Радостно, как старому приятелю, закивал с порога. Прежде, чем поздороваться, вытер руку о подол холщовой рубахи. Подошел к Петрухе бочком.

— Здравия желаим!

— Присаживайся, Захар Федосеевич. Нету правды в ногах.

— И то, милок, верно. Нету-ти ее в ногах, да и где она есть?

Петруха приложил руку к груди:

— Тут она. В сердце.

— А проку-то что от этой правды? Выгода какая? То-то и оно! Нет, правда у мужика на горбу. Сколько унесет той правды — вся его. И правда мужицкая шибко чижёлая! Ух, и чижёлая! Да что тебе толковать! Сам, поди, знаешь.

— Знаю. На горбу, говоришь? Ошибаешься, Захар Федосеевич. Там кривда сидит. И ее, эту кривду, пора с плеч сбросить. Уж так опостылела — нет терпежу!

— Всяк по-своему разумеет, — кашлянул в горсть Захар. — И всяк того… свою правду в других ищет.

— Что-то мудрено ты сказал, Захар Федосеевич. Да садись, садись! Мудрено… А по мне так нечего в других правду искать, коли сам кривдой живешь.

— Эт ты насчет кого, Петр Анисимович? — насторожился Бобров.

— Так… между прочим, — уклончиво ответил Горбань.

Мельник оживился, подсел к окну, оглядывая комнату:

— Домишко-то энтот мы ить с покойничком-тятей рубили. Он подряд брал, а я мальцом ишо был. Считай, сорок лет прошло. И мне помирать надо-ть, а дом стоит. И стоять будет.

— Всему своя пора. Что сегодня крепко, завтра рассыпется. Ну, вот что, Захар Федосеевич. Поговорили мы с тобой по душам. А теперь к делу… У тебя в Барсучьей балке сено есть. Запрягай лошадей, и чтоб к утру один стог был во дворе у Гаврина. Да самый большой выбирай!