Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

— Ты что, Петр Анисимович! Дураку Демке поверил! — горячо заговорил мельник. — Али меня не знаешь, каков я? Али я когда трогал чужое? Трогал?

В комнату вошел Никифор Зацепа. Хотел что-то сказать Горбаню, да передумал. Сел в стороне, у окна, с любопытством рассматривая Боброва.

«Масляный-то какой! А давно ли к Семисосенкам ездил облаву на кустарей устраивать! — подумал Никифор. — Теперь поджал хвост».

— Али меня не знаешь? — повторил Захар. — Кто тебе, милок, тыщу отдал? Безо всякого, значит… Надо-ть, так надо-ть. Помнишь, а? На революцию ты просил. Другой бы в тебя того… из берданы пальнул.

— Стреляли в нас и из берданы. Те, кто похрабрей тебя! — холодно бросил Зацепа.

— И спроси у Солодовых, кто бедным помогает, — не обратив внимания на Никифора, продолжал Захар. — Коли нужда пристигла, я ничего не жалею. Однако напраслину понести на человека всяк может. Из зависти это на меня, из зависти.

— Кажется, договорились. Сено ты Гаврину свезешь. И на другой раз будь поосторожнее с огнем. Оно ведь опасное дело! Сегодня — ты, завтра — у тебя. А тыщу твою помним. Она у нас на учете. Верно, Никифор?

— Нельзя иначе. Все учитываем, — развел руками Зацепа. В голосе его прозвучала насмешка.

Бобров сверкнул налитыми кровью глазами, встал.

— Не твори своего управства, Петр Анисимович! Для энтого суд есть спокон веков, чтоб разбираться. И не бывать по-твоему! Обчеству жаловаться буду! Обчеству!

— Сперва сено привези Гаврину, потом жалуйся. А не привезешь — на себя пеняй.

— Не жег я сена! Не жег. И ты мне не грози, Петр Анисимович! Мне жить с воробьиный нос осталось. Хворый я. Хоть так помирать, хоть эдак. Однако сена гавринского не жег!..

— Брешешь! — в упор проговорил Горбань. — На мои глаза свидетелей не надо. Знаешь, поди, где мы живем. В степи, как волки. Ты меня не приметил, а я видел тебя. Все видел.

Мельник вобрал голову в плечи, повернулся и пошел к двери. Петруха остановил его:

— Да чтоб самый большой свез. Я проверить пришлю. И вот еще что. Ты, Захар Федосеевич, плохой стрелок. Прок от тебя в отряде невелик. Сиди уж дома. А берданку сдай. Может, еще оружие есть, так тоже не скрывай.

— Берданку возьмите, а больше ничего нету-ти. Кругом уж ограбили. Нету-ти у вас жалости никакой! — Захар исподлобья смотрел на Горбаня. — На кого навалитесь, того и поедом едите. А вот у купца Поминова, у Степана Перфильича, целых две трехлинейки. Сам хвастался мне.

— Вот за это спасибо! — весело сказал Петруха. — Добре! Заберем и у него!

— Патроны он держит в кладовке. Три цинки полных и одна — початая малость.

— В кладовке?.. Все-таки ты хороший мужик, Захар Федосеевич! Помогаешь нам. Уж и не знаю, что б мы делали без тебя? — Горбань проводил Захара на крыльцо, попрощался за руку. — Но сено Елисею привези. К утру, как условились.

Никифор рассказал Петрухе, что в селе поговаривают о вспольских событиях. Видно, писарев родственник пояснил, как и что. Зацепа боялся, не пойдут ли мужики напопятную, узнав о расправе над чернодольцами. Помирать-то никому неохота.

— Переиначивать поздно теперь, — рассудил Петруха. — А коли услышали, злее будут, — и добавил: — Злость, Никифор, — сестра победы. По Петрограду знаю.

Сеяли тучи мелкую, холодную дождевую крупу. И небо, и земля, и бор — все стало серым. Тускло поблескивали на развязшей дороге лужи. Под стрехой жались друг к дружке сонные воробьи.

Дозор, в котором был Роман, расположился на краю Подборной улицы у приземистого, крытого соломой амбара. Здесь не так мочило, но все трое поеживались от сырости. Часто курили.

— В такую погоду на корабле рынду бьют, — кутаясь в бушлат, говорил Касатик.

— Кого бьют? — переспросил Колька Делянкин.

— Рынду. Сигнал такой есть. В туман его подают. Да-а… И вот что, братишки, интересно. Уйдешь в плаванье — красота, душа радуется. А по берегу все равно тоскуешь. Опять же на сухопутье в море хочется. Так и тянет тебя на волну. Для моряка вода и земля неразлучны. Нельзя их разорвать. Разорвешь — сиротой моряк станет. Пропадет ни за грош!

— Привычка, — согласился Роман.

— В красном флоте послужить бы, — мечтательно сказал Касатик, прикуривая от Романовой папироски. — А кисет у меня и вправду фартовый. Снова встретились и вахту несем вместе.

Матрос умалчивал о том, что он сам назвал фамилию Завгороднего, когда назначали людей в караул. Сорока согласился и определил для них самое боевое место — Галчихинскую дорогу. Если уж пойдут на Покровское войска, так только отсюда.

Касатик зашел за Романом. Познакомился со всеми домашними, спокойно выслушал ругань Домны.

— Чтоб вы посказились со своей войною! Чтоб вас черти съели! — шумела она, наступая на моряка.

— Перестань, мама! — недовольно сдвинул брови Роман.

— На фронте не убили, так тут… Ой, лихо-лишенько!

— Не дело, мать, плакать по живому. Не один Ромка за винтовку взялся, — урезонивал жену Макар Артемьевич. — Чем мы других хуже, а?

— Не дитя он тебе, вот что!

Роман поспешил выскользнуть из дома. До ворот проводила его Любка, грустная, задумчивая. После того, как поп отказался венчать их, Любке стало не по себе у Завгородних. Да и родители не отступались: часто ходили под окнами братья и сестры. Не раз подсылали Маришку.

Роман обнял невесту, она застеснялась Касатика, покраснела до ушей и убежала в сени.

— Славная девушка! — оценил матрос, когда Роман рассказал ему о своем неудачном сватовстве. — Ни за что не упускай ее! Без попа живите себе на здоровье. Не хочет венчать и не надо. Свадьбу без венчания сыграйте.

— Хоть и скрываем от людей, за батрачку выдаем Любу, а все ж сплетни идут.

— А ты плюй на бабьи выдумки!

— Я-то что! Ей больно. Обратно домой собирается. Всей семьей держим.

— Ох, и мамаша у тебя! Ее бы в боцманы на корабль! Молодец! Одна беда — малосознательная.

В штабе на троих получили одну винтовку. Ее Касатик отдал Роману. Сам остался с наганом, а Делянкина брали в дозор за связного. Ему можно и без оружия. В армии не бывал — значит, и стрелять не умеет.

За дорогой следили по очереди. Велено было никого не пускать и не выпускать из села без разрешения штаба. С утра задержали одну подводу. Рыжебородый мужик лет пятидесяти ехал на паре коней из Галчихи.

— Показывай, что везешь! — приказал Касатик.

Мужик перекрестился, увидев в руках Романа винтовку, бухнулся на колени в грязь:

— Душу не губите, ребята…

— А, ну, посмотри, что у него там, — сказал матрос Роману, разъезжаясь ногами по осклизлому чернозему.

— Сено одно. Как есть, сено. На станцию тестя возил. Помилуйте, ребятушки…

Роман и Колька обшарили телегу. Ничего не нашли. Потом ощупали мужика.

— Ты случаем не шпиён? — заглядывая рыжебородому в глаза, спросил матрос.