Василий Каменский - Путь энтузиаста

И эти записки мне помогали, как вокруг поющие птицы и близость моря.

Я любил писать и думать на севере о юге, а на юге о севере.

Но круче гор трапезундских любил ощущать горячее дыхание самой жизни.

Что стихи, литература?

Это – прекрасно, это – дает многое, но это не больше парохода в море возможностей, а жизнь не знает пределов; жизнь широка, многообразна, изобретательна и – ух! как зовет для свершения невероятных дел.

Да, да, это – молодость!

Ветры, вихри, штормы, борьба, буйные затеи, даль, ширь, размах, воля, новизна – вот это будоражит, наполняет, пьянит и раскачивает так, что еле держишься на ногах.

Так бы, откинув гриву, бежать и бежать необузданным конем по степи цветущих дней.

В такие хмельные дни не легко работать, нанизывать бисер букв на канву замысла.

Одно успокаивает: совершенно новая форма романа, со сдвигами, с переходом прозы в стихи и обратно – в прозу.

Друзья поддерживали письмами.

Давид Бурлюк, между прочим, писал:

Мы целые дни заняты картинами, стихами, книгами, разговорами-планами. Работа кипит. И мы ждем «Землянку». Нажимай крепче. Впереди – борьба отчаянная.

Хлебников откликался из Святошина посланием:

Пишу в надежде в близком будущем пожать руку. Лето провожу в плену «бесерменском полохе». То, что хотел сделать, не сделал. Написал «Внучка Малуши», которой однако не могу похвастаться. Мое настроение в начале лета можно было бы назвать «велей злобой» на тот мир и тот век, в который я заброшен по милости благого провиденья. Теперь же я утихомирился и смотрю на божий свет тихими очами. Задумал сложное произведенье «Поперек времен», где права логики времени и пространства нарушались бы столько раз, сколько пьяница в час прикладывается к рюмке. Каждая глава Должна не походить на другую. При этом с щедростью нищего хочу бросить на палитру все свои краски и открытия, а они каждое властвует только над одной главой. При этом право пользования вновь созданными словами. – писанье словами одного корня, эпитетами мировых явлений, живописанье звуком. Будучи напечатанной эта вещь, казалась бы столько же неудачной, сколько замечательной. Заключительная глава – мой проспект на будущее человечество. А вообще – мы-ребята добродушные: вероисповеданье для нас не больше, чем воротнички (отложные, прямые, остро загнутые, косые). Или с рогами или без рог родился звереныш: с рогами козленок, без рог теленок, а все годится – пущай себе живет (не замай). Сословия мы признаем только два – сословие «мы» и наши проклятые враги, чтоб им пусто было, чтобы на том свете чорт лил им в горло горячий свинец! Мы знаем одну только столицу Россию и две только провинции – Петеобург и Москву. Мы – новый род люд-лучей. Пришли озарить вселенную. Мы непобедимы. Как волну нас не уловить никаким неводом постановлений. Там, где мы, там всегда вокруг нас лучисто распространяется столица. Руку, товарищ Василий, пожарищ веселий.

Венок тебе дам и листвой серебра

Чела строгий камень одену.

От В. Хлебникова .

К посланию прилагались стихи поэта и нарисованные морды с выпученными глазами, как у Брешко-Брешковского.

Дружеские письма отрезвляли, втягивали в работу, для окончания которой уехал в Пермь.

Там жил на камском берегу, в лесной глуши, рыбачил, палил костры, бродил с ружьем по озерам, вдыхал тайгу, купался в Каме; катался на лодке, продолжал «Землянку».

И в сентябре с законченным романом явился в Петербург.

И скоро книга была готова: напечатало издательство «Общественная польза», которым ведал С. Елпатьевский.

Отделом хозяйственным управлял Влад. Бонч-Бруевич.

Вообще это издательство отличалось красной идейностью.

Обложку и рисунки для «Землянки» делал Борис Григорьев.

Надо сказать, что перед появлением на. свет книги в разных кружках я читал отрывки из «Землянки».

На одном из чтений присутствовал известный критик А. И. Измайлов, который заявил мне:

– Поздравляю. Книга прекрасная, оригинальная, о ней будут говорить. Я лично напишу большую статью в «Русское слово», в «Биржевые ведомости». Прошу вас в первый же час выхода «Землянки» притти ко мне в «Биржовку» с романом.

Неожиданное внимание критика тронуло.

Даже думал: вот повезло.

Ибо «Русское Слово» расходилось по России колоссально, – там были собраны все лучшие «имена» журналистов и писателей.

Появление статьи в «Русском слове» о новом писателе – означало получить известность.

Меня, как выражаются, «ждала известность».

Мне завидовали друзья, поздравляли, но рановато.

В счастливый час рождения «Землянки» я схватил несколько свежих, горячих экземпляров и погнал на извозчике к Измайлову в «Биржовку», согласно условию.

В приемной солидного предприятия долго ждал.

Наконец вышел ко мне худой, с лицом «святого», в черном сюртуке, Измайлов, холодно поздоровался и удрученно сказал:

– Ах, это – вы. Но, милый мой, граф Лев Николаевич Толстой вчера ночью скрылся из дому и неизвестно, где находится. Графа всюду разыскивают и один бог знает – найдут ли. Вы сами понимаете – какое это великое событие и мне, откровенно говоря, не – до вашей книги. Но вы оставьте экземпляр мне. Если все обойдется благополучно, напишу, как обещал.

Я вышел на улицу эгоистически опечаленным: ведь надо же было Льву Толстому скрыться из дому в ночь выхода моей «Землянки».

Это «роковое сцепление: обстоятельств» (огорчило меня окончательно: хотя Толстой нашелся, но заболел, а потом пришла смерть.

И, действительно, весь мир был занят великой кончиной Толстого и ясно, что было не до моего романа.

Но жизнь есть жизнь.

Еще в прошлом году дал клятву друзьям, что буду авиатором. И вот теперь, когда все человечество радовалось «завоеванию воздуха», когда в Петербурге прожужжали над изумленными головами первые аэропланы, я решил осуществить свою честную клятву.

Меня нестерпимо потянуло к крыльям аэроплана, да так потянуло, что лишился покоя и места на земле.

Захотелось приобщиться к величайшему открытию не на словах, а на деле.

Что стихи, романы?

Аэроплан – вот истинное достижение современности.

Авиатор – вот человек, достойный высоты.

Уж если мы действительно – футуристы (теперь назывались футуристами), если мы – люди моторной современности, поэты всемирного динамизма, пришельцы-вестники из будущего, мастера дела и действия, энтузиасты-строители новых форм жизни, – мы должны, мы обязаны уметь быть авиаторами.

Пусть отныне запах бензина и отработанного масла, пусть гладкая ширь аэродромов и готовые к отлету аппараты, – пусть эта жизнь да будет.

Отныне петербургский аэродром стал местом моего «вдохновения».