Михаил Кузмин - Несобранная проза

– Черт бы ее побрал! хоть бы была отцом вместо матери!

Между тем, в комнате было не все мирно, и Том опять стал прислушиваться, совершенно забыв о Саме, который, вероятно, его заждался у подъезда. Мальчик совсем не представлял себе, как тот ходит под дождем, руки в дырявые карманы, подняв воротник, с независимым видом, так что, если бы кто и встретился с ним в такую погоду, ни за что не предположил бы, что он поджидает восьмилетнего приятеля, а подумал бы, что оригинальный джентльмен так себе прогуливается. Но Том ничего этого себе не воображал, а слушал, как все громче и громче раздавались голоса в родительской комнате, все тоньше кричала и стонала бабушка, все грубее возражал ей неизвестный мужчина, который к довершению всего, хлопнул об стол (не о бабушкину же голову!) глиняной кружкой. Мальчику так захотелось представить себе свою бабушку, что он пропустил даже часть разговора и не мог бы восстановить, если бы его вызвали в участок в качестве свидетеля, как разгорелась ссора. Старую даму он считал похожей на одну леди, которую они с Самом недавно обокрали. У нее было красное длинноносое лицо, чепчик с лиловым бантом, фланелевая кофта и туфли без задков на босу ногу. Она была страшной аристократкой, разогревала себе манную кашу на машинке, думала было упасть в обморок, но потом опрокинула кастрюльку, прижала к груди серую кошку и, смотря на наших молодцов остановившимися глазами, только повторяла: «а Боб плавает, а Боб плавает». Тому очень хотелось узнать, какой это Боб плавает, но некогда было расспрашивать, а Сам потом объяснил, что, вероятно, Боб – внук или крестник старой дамы, служащий во флоте, или на торговом судне. Вот именно такою представлялась Тому и бабушка, и ему стало так их жалко (и бабушки, и старой леди, и Боба плавающего), что когда он услышал, как негодяй сказал: «клянусь небом, я вас ошарашу чем-нибудь!» – Том бросился из камина на середину комнаты и закричал: «руки вверх!»

Том руководствовался единственно желанием защитить свою бабушку, не думая об исполнимости этого намерения, так как был совершенно не вооружен и едва ли бы мог бороться с обладателем такого густого баса. Может быть, впрочем, он рассчитывал на эффект своего неожиданного появления. Эффект, действительно, получился необычайный, и даже трудно было судить, кто больше удивился. Том ли тому, что представилось его сверкающим глазам, или его бабушка и ее враг. Перед ним сидел в глубоком кресле, трясясь от страха, маленький, аккуратный, еще не старый господин и отмахивался ручками, будто он их обжег или сушил на воздухе. За креслом высилась коренастая старая женщина с красным лицом и густыми усами, которые она, повидимому, давно не брила. Господин совсем не походил на обидчика, и у старухи не было вида обиженной. Они оба молчали и смотрели во все глаза на Тома, стоявшего посреди комнаты, сжав в кулаке свою бляху. Первая опомнилась бабушка; она басом проворчала:

– Это еще что за явление?

– Он убьет нас, Фелиция! у него в руке пистолет, – тоненьким голосом простонал господин и опять замахал ручками.

– Право, вы рехнулись! Что он, фокусник, что ли, чтобы в таком кулаченке спрятать пистолет? Может быть, у него зенитная пушка в кармане? Чего тебе надо и откуда ты взялся? – последние слова старуха адресовала уже прямо к Тому, который все более и более терялся. Но он понимал, что раз вступил на путь несчастного и благородного найденыша, нужно было по нему идти. Потому, протянув вперед руки и сделав шаг вперед («Ай-ай», закричал джентльмен), произнес насколько мог нежным (вышел просто пискливый) голосом:

– Бабушка!

Старая дама оглянулась, будто ища, нет ли тут еще какой-нибудь особы, к которой обращается мальчик. Но Том упрямо продолжал и даже зажмурился, чтобы его не сбивали с толку:

– Бабушка! я – ваш внук, несчастный Том, которого вы изволили выгнать с какой-то там Фанни, которая была глупа утопиться. Я слышал, что вы не спите по ночам и умрете от счастья, если найдете бедного Тома. Вот вы его нашли! Только не умирайте, ради Бога, я это совсем не к тому. Вот медная бляшка, вот «Господь пасет меня», вот и адрес. Сам, по правде сказать, думал, что это обозначает куплет, но теперь я знаю, что это адрес. Теперь я даже вспоминаю ваше лицо и рыжую собаку… ее звали… ее звали Пиль. У меня был полосатый костюмчик… Правда? скажите!..

Старая дама смотрела подозрительно и наконец решила:

– Ты все врешь, – ты просто – воришка! Том в порыве признания воскликнул:

– Да, я – воришка, бабушка, но я – ваш внук. Я забрался к вам, чтобы вас обворовать, и Сам ждет меня. Если бы теперь был день и если бы вы выглянули в окошко, вы бы его увидали, наверное. Но когда я услышал, как вы тут огорчаетесь, как обижает вас этот жестокий человек, как вы описывали маленького Тома, то-есть, меня, мне все стало понятно и так жалко и вас, бабушка, и маленького мальчика, что я вспомнил про свою бляшку и уверился, что это я и есть ваш внук. Позвольте мне обнять вас!

Том сделал еще шаг, старуха величественно отстранила его жестом, а господин вдвинулся в кресло и подобрал под себя ноги.

– Рвань негодная! – проворчала бабушка и огляделась, будто ища, чем бы запустить в новоявленного родственника, но глиняная чашка была уже разбита. Господин заговорил, заикаясь:

– Фелиция, мне кажется… мне кажется… что он говорит правду… я только одного не понимаю, почему он все время считает меня за бабушку, когда я – его родной отец. Фелиция, возьмите у него этот предмет… ну, ладанку…

Том был так удивлен, что потерял до некоторой степени сообразительность и готов был даже пискливого джентльмена признать за бабушку; поэтому он с готовностью хотел подойти и предложить старому господину на рассмотрение свою бляшку, но тот поднял руки, вдвинулся в кресло так, что даже стукнулся затылком о жесткую спинку и закричал:

– Не приближайся, мальчик, не приближайся. Фелиция, дитя мое, возьмите у него эту штуку.

Старая дама двинулась, разжала кулак Тома и поднесла бляшку к хозяину. Тот долгое время смотрел на предмет, потом закрыл лицо руками, наклонил голову, так что стал виден не только пробор серых волос, но и плешь, и наконец простонал:

– Сомнений быть не может: это он!

– Может, стащил где-нибудь! – пробовала возразить Фелиция, но господин быстро продолжал:

– Нет, Фелиция, все было предусмотрено. И опять, не забывайте про голос крови – это что-нибудь да значит!

Он высморкался и протянув обе руки к Тому, произнес:

– Теперь пододвинься, Том. Теперь тебе это позволено.

Держа за руку на поларшина от себя мальчика, господин начал жалобно:

– Я – твой несчастный отец, Том – Тэдди Смит, и ты – мой не менее несчастный ребенок. Нет надобности в эту торжественную минуту вспоминать, что было причиной нашей разлуки, но вот мы снова вместе, нашли друг друга, – и мы радуемся!