Михаил Кузмин - Несобранная проза

Мистер Смит старший остановился и обвел аудиторию грустным взором, словно он произносил надгробное слово, затем продолжал с усиленной выразительностью:

– Знаешь ли ты, что значит – отец?

Так как Том молчал, то мистер Тэдди формулировал свой вопрос более понятным по его мнению образом.

– Что значит папа, батюшка, папаша? Это – человек…

– Который вас сечет, когда вы курите? – попробовал догадаться мальчик.

Низкий голос Фелиции, на которую Том как-то перестал обращать внимание, вступился:

– Пожалуй, за такие проделки, если мальчугану не минуло еще пятнадцати лет, его может высечь любая леди известного возраста.

Но мистер Смит старший, не смущаясь не особенно торжественными перерывами, продолжал:

– Отец – это человек, который тебя питает, холит, воспитывает, учит уму-разуму, который, в конце-концов, причина самого твоего существования. Для всякого чувствительного ума и сердца слово «отец» звучит, как давно любимая музыка, как после долгого отсутствия родной язык.

Не только Тому, но даже леди известного возраста становилось скучно, да, кажется, и сам мистер Тэдди не знал, что дальше сказать, что не уменьшило бы впечатления его предыдущих слов, потому, по примеру некоторых ораторов, он закончил неожиданно конкретным предложением:

– Фелиция, вымойте мистера Смита младшего и постелите ему спать на сундуке в проходной, рядом с кабинетом.

Том более удивлялся, нежели радовался всем преимуществам благоустроенного житья в доме вновь найденного батюшки. Фелиция, оказавшаяся не более, как экономкою мистера Смита старшего, или, лучше сказать, его тюремщицей и совестью, потому что, служа уже долгое время в семействе Смитов и зная все тайны и характеры хозяев, имея со своей стороны строгий и неуступчивый нрав, сделавший бы честь любому судье, она держала мистера Тэдди в повиновении – по-видимому, совершенно не собиралась менять положения дел, понимая всю его выгодность.

Ей же был без уговора поручен и самый младший мистер Смит. Привыкши смотреть на всех вообще членов семейства Смит, как на своих жертв, Фелиция пробовала было изводить Тома тем, что он, мол, воришка, но так как на мальчика эти упреки не производили никакого впечатления, то старая дама предпочла взять его себе в сообщники и жаловаться ему на мистера Смита старшего. По правде сказать, эти рассказы тоже не слишком интересовали Тома, и он больше любил сидеть с отцом, молча, в полутемной комнате. Мистер Смит старший был достаточно здоров и совсем не стар, но вел себя, как больная развалина в отставке. Очевидно, ему доставляло непонятное удовольствие находиться все время дома, раскладывая пасьянсы, или, смотря на огонь керосиновой лампы, подвергаться нападкам и воркотне Фелиции и питаться кушаньями выздоравливающего. Службу свою он бросил вот уже скоро год, сославшись на переутомление.

Прошло недели две. Мальчик не доставлял никому беспокойства, но и не вносил оживления в печальные и затхлые комнаты. Казалось, он родился и вырос в этих сырых стенах и с детства привык к кисловатому амбарному запаху и тихому скребету мышей за обоями. Отец иногда поднимал глаза от карт и без выражения взглядывал на сына. Кажется, он считал этот жест болезненным, но Том этого не понимал и всякий раз, вздрогнув, спрашивал:

– Вам чего-нибудь угодно, мистер Смит старший?

Упомянутый мистер медленно отводил глаза, вздыхал и ничего не отвечал, что он тоже находил болезненным. Умолкал и мистер Смит младший, и снова слышилось только шлепанье карт, да мышья скреботня. Фелицию такая семейная картина всегда выводила из себя. Вообще, старая дама не терпела тишины, болезненности и слезливых воспоминаний, считая их лицемерием, особенно со стороны такого изверга, по ее мнению, как мистер Смит старший. Ее, по-видимому, раздражал даже самый вид хозяина, его розовое личико, редкие волосы, маленькие руки и писклявый голос, так что было даже не совсем понятно, что ее связывало с этим домом.

Тома одевали чисто, хотя платья шили из грубого материала, кормили также простою, но сытною пищею и, главное, ни в чем не стесняли. Главным образом, на этой свободе настаивала старая Фелиция, втайне, вероятно, рассчитывая, что воровские привычки возьмут свое и Том что-нибудь стибрит. Эта надежда основывалась не на какой-нибудь там специальной нелюбви экономки к мистеру Смиту младшему, а на общем ее пристрастии ко всякому наглядному выявлению человеческой подлости и неблагодарности. Но все обошлось благополучно, ничего не пропадало ни в горницах, ни в кухне, и только глаза мальчика делались все линючее и печальнее.

Однажды, когда папаша снова взглянул на сына болезненным взглядом, Том не спросил «вам чего-нибудь угодно, мистер Смит старший?», а произнес:

– Можно поговорить с вами?

Джентльмен поднял те места над глазами, где должны были бы быть брови и скорбно молвил:

– Господи, по грехам Ты меня наказываешь. Даже родной сын сомневается, можно ли говорить со мною. Правда, я бессердечен, я черств душою, но никогда еще я не считал себя тираном.

Мистер Тэдди был, повидимому, искренне рад случаю произнести эту самообличительную тираду, но Тому нужно было действительно поговорить с отцом, почему он, не вдаваясь в лирические настроения и оставя родительские восклицания без внимания, произнес:

– Мистер Смит старший, не считайте меня неблагодарным и испорченным существом, я вам очень признателен за вашу доброту и любезность. Но вот в чем дело… я думал об этом три дня и пришел к такому выводу, что я без Сама (помните, я вам про него рассказывал, он еще дожидался меня у подъезда в тот вечер?) без Сама жить не могу. И вообще не могу жить, все время оставаясь на одном и том же месте, не двигаясь. Я засиделся у вас… Вы только, ради Бога, не сердитесь… я не возьму с собою вашего костюма или башмаков… я оденусь в свое собственное платье, в котором пришел сюда… но позвольте мне пойти повидаться с Самом. Может быть, я и отыщу его… Это удивительно. Сколько раз я терял его, так случалось, каким-то чудом… я очень скоро его находил, хотя и не знал его адреса. Да и какой у него адрес, судите сами. Так вот. Пустите меня. Я не бесчувственный, вы мне очень нравитесь, и домик ваш нравится (прямо на редкость веселенький домик), и мисс Фелиция нравится, но если я останусь здесь дольше без Сама, я умру. Я это чувствую. И потому умоляю вас, позвольте мне уйти…

Мистер Смит старший ударил себя в грудь и завопил, как великопостный проповедник:

– Фелиция! Фелиция!

– Не орите, я не глухая! – быстро отозвалась дама, оказавшаяся около самого стула мистера Тэдди и некоторое время с удовольствием слушавшая речь Тома. Мальчик испуганно на нее оглянулся.

– Опять бродяжничать, воровать, змееныш? Соскучился по Саму! скажите, какая неженка! Ограбить он вас хочет, мистер Смит, больше ничего! И ты думаешь, что тебе так и удастся улизнуть, что тебя не будут отыскивать?