Михаил Кузмин - Несобранная проза

– «Шелковый дождь» был первым моим романом. Знаешь, детские увлечения бывают странными, а я влюбилась в автора этого романса… я теперь даже уж не помню его фамилии..

– Это был псевдоним – Капелли Нери.

– Да, да, Капелли Нери. Я потом только узнала, что это значит – черные кудри. Тогда он мне казался несколько смешным, но прелестным. Мне было тогда шестнадцать лет. Это было лет восемь тому назад.

– Девять! – быстро и точно поправил Лугов. Анна Павловна не удивилась, но подумав немного, словно сосчитав в уме, подтвердила:

– Да, девять. Я не спала ночи, придумывая способ, как бы с ним свидеться. Чего только не приходило мне в голову!

Шаликова мечтательно умолкла, не замечая, как внимательно ждет продолжения Николай Михайлович. Наконец последний сам уже спросил:

– Вы его никогда не видели?

– Никогда. Мне он представлялся высоким блондином, с большим ртом и розоватыми щеками… Приподнятые к вискам глаза, тупой нос, очень длинные ноги…

– Нельзя сказать, чтобы портрет был из привлекательных… Притом, талантливые люди редко бывают высокого роста.

– Может быть, он был и не талантлив, я не судья. Я даже послала ему письмо на адрес издатель Давингофа, ответа не было.

– Понятно, что ответа не было, раз его издавала «Северная Лира».

– В самом деле? А сколько мучений мне стоило это его молчание! Может быть, вся моя жизнь сложилась бы иначе, не ошибись я адресом.

– Весьма возможно! – серьезно ответил Лугов и начал перебирать клавиши, причем прояснявшаяся мелодия очень походила на «Шелковый дождь».

– Земля курится, – подпевала вполголоса Шаликова. Вдруг, прервав себя, она спросила, скорее воскликнула:

– А вы знаете его наизусть?!

Не отвечая на вопрос, Николай Михайлович уже совершенно откровенно заиграл ненавистный ему романс и, улыбаясь, заметил:

– А вот этот оборот мелодии разве плох:

И потом сразу переход в mi majeur: «в них заблудилась».

Анна Павловна очнулась и со страхом посмотрела на Лугова. Или он издевается.

– Что ты так смотришь? – спросил он мельком, не прекращая музыки.

– Ничего. Мне показалось…

Оба замолчали, только грушевый рояль стонал нежно и слегка банально. Небо разъяснило и к сумеркам розово просачивалось через тюль.

Лента наклонившейся Шаликовой забагровела таинственно и румяно. Толстый голубь клюнул в стекло красным клювом. Вдали нежно звенел электрический звонок. Казалось, прошло очень много времени, пока Лугов не отозвался:

– Что тебе показалось?

– Ничего, ничего… – Шаликова рассмеялась, как коридорный звонок. Лугов хлопнул крышкой рояля, и голубь снялся с подоконника вниз, как песочная подушка. Голос у Николая Михайловича охрип, когда он произнес, будто пролаял:

– Это все вздор! Море надоело. У нас есть нервы, к несчастью.

– Ты меня ревнуешь к Фэзи? – насмешливо и раздельно молвила Анна Павловна.

– Нет, я сказал уже.

– Значит… – она, не договоря, посмотрела на Лугова снизу.

– Что значит?

– Значит, ты завидуешь бездарному Капелли Нери? Николай Михайлович напряженно рассмеялся.

– Нет, лучше уж Фэзи.

Шаликова двинулась в сумраке. Повернув выключатель и позвонив спокойно, она обыкновенно проговорила:

– Чай нужно пить.

Темные глаза ее глядели оскорбленно, закрыто и тупо.

Анна Павловна была встревожена и оскорблена, главным образом, тем, что она ничего не понимала в поведении и отношениях к ней Лугова. Если б это была простая ревность, она бы знала, как успокоить, вернуть, утешить своего друга, но Николай Михайлович ясно заявил, что он не ревнует и даже будто бы ничего не имеет против ее измены. Предположение о профессиональной зависти было пущено в ход как простое средство удара, и самой Шаликовой казалось вздорным и ни с чем несообразным. Она ничего не понимала, тем более, что из разговора с Луговым помнила только свои собственные слова. А может быть, Коля просто ревнует, как самый обыкновенный любовник? У артистов выражения чувств иногда бывают очень странными? Почему же ему и не ревновать? Положим, она за три года их любви не давала никаких поводов к подозрениям.

Шаликова взглянула на себя в зеркало. Поясное стекло скрывало коротковатую фигуру, глаза, на несколько неподвижном лице, мерцали таинственно и томно, руки изящно круглились, покрытые янтарным загаром, будто и действительно Италия была той родиной, о которой тосковали ее темные взоры. Анна Павловна приподняла руки над головою, отчего упали легкие рукава пестрого мягкого капота. Она долго смотрела на свою голую руку у локтя, улыбаясь, теперь уже не в зеркало, а прямо на нее. Потом погладила нежно желтоватую гладкую кожу с пушком, засмотрелась на розовые пупырышки у локтя, и, тихонько поцеловав свою ладонь, рассмеялась, глянула боком опять, но совсем по-другому, на свое отражение. Смешные мысли пришли ей в голову. Она близко, как близорукая, рассматривая свое тело, словно чужое, вдруг детски удивлялась, что ткань, клеточки, неровности, кровяная окраска может так волновать, так привязывать сердце другого человека, что он может потерять и сообразительность, и здравый смысл и все, чем так любят гордиться сильные и независимые люди. Она не могла без довольного смеха вспомнить лица и рассуждений Николая Михайловича, видя загорелую часть руки, даже не до плеча, такую малость, такую прелестную ничтожность, которая его нервит, лишает покоя и представляется драгоценнее всего на свете.

Она была в одно и то же время и убеждена, что Лугов ее просто ревнует к мальчику, с другой стороны, его настойчивые утверждения, что он совершенно непричастен этому чувству, ее оскорбляли и сердили. Даже он сделался ей менее близким, менее привычным, с ним снова хотелось завести игру, как с малознакомым человеком, который нравится и победы над которым хочешь добиться. Она была почти рада такому возобновлению первых шагов влюбленности, хотя бы от этого уменьшилась привязанность и был нарушен покой, который не всегда уж так ценен в сердечных делах.

Весь этот день Анна Павловна провела в каком-то ожидании любовных и, казалось ей, счастливых случайностей. Она не знала, обманывают ли ее предчувствия, потому что никогда их не имела. Все, что предвиделось, было обычно, как вчера. Придет Фэзи, Рая, приват-доцент, доктор, теннисист, может быть, модная скрипачка, специально для Лугова, – вот и все. Вечером поедут кататься на паровой яхте, значит, прибавится еще хозяин яхты, спичечный фабрикант, певица из Музыкальной драмы, две барышни из школы Далькроза.

Но Анна Павловна, сама не зная почему, радовалась, все время думая о Лугове, но думая о нем как о постороннем господине, с которым еще только предстоит флирт. Может быть, поэтому она надела темно-розовое с черной кружевной косынкой платье, бывшее особенно к лицу ей. Первым пришел Фазанов, и на него Шаликова посмотрела по-новому, будто видела его впервые. Мысль, что к нему ее ревнуют, делала мальчика интереснее и значительнее в глазах Анны Павловны.