Михаил Кузмин - Несобранная проза

Фэзи нежно взял за руку Николая Михайловича и сказал:

– Ничто не рушилось, милый Николай Михайлович, все осталось по-прежнему. Пойдемте сейчас к Анне Павловне: она наверное дома. Пойдемте вместе. Вы поговорите. Да? Вы согласны? Ну, где ваша шляпа?

Лугов улыбнулся хлопочущему Фэзи и промолвил более весело:

– Хорошо, пойдемте вместе. Вы – славный мальчик, и я вам отчего-то верю. С вами молодеешь. Не все считают это качество уже таким достоинством, но чувство приятное.

Фэзи ничего не отвечал, боясь, как бы Лугов не передумал и не вернулся. Он почти забыл, что сам влюблен в Шаликову и что на всякий неизвращенный взгляд их положение двух влюбленных, из которых один ведет другого к предмету общей страсти, могли показаться противоестественным.

Вдруг Николай Михайлович остановился.

– Пройдемтесь немного по лесу, раньше чем постучаться в ее дверь. Знаете, сколько раз я тайком подкрадывался к этой двери, чтобы стукнуть и опять увидеть глаза Миньоны, и не решался. Мне хочется, чтобы вы рассказали мне раньше о ней, что она делала, что читала, пела, как была одета эти дни без меня… Пойдемте в лес на полчаса.

– Пойдемте! – нерешительно согласился Фэзи.

– Боитесь все, что я сбегу?

– Нет, нет!

На воздухе оказалось совсем не так, как казалось из-за белого тюля. Теплый сырой ветер наносил из-за леса тучи одну за другой. В промежутках по густо синему небу быстро прокатывалось солнце колесом, золотя деревья, и море тогда чернело, взрытое мелко волнами. Трепались флаги и хлопали чухонские юбки грузно и по-деревенски. Два фокса гонялись за лягушками в маленьком дачном саду, и гром, будто из сарая, вдали нестрашно пугал. В секунды между двумя дыханиями ветра припекало, и хотелось купаться. Вдруг разом зашумел по песку, по крышам, по фоксам, лягушкам, дачницам, деревьям и траве – дождь. Солнце еще не успело докатиться до следующей тучи и минутно охрусталило золотую сетку. Сразу грохнул гром и игрушечная радуга пустила корень у рощи. Теплый пар, будто с шипением, отовсюду взвился, даже от Фэзиных плеч, и кобылка в зеленой загородке вдали звонко заржала. С ивы бледно и беспрерывно текла золотая теплынь, будто дымясь на лету. Запахло усиленно все, что могло запахнуть, и барышни под навесом подняли розовые, полные руки, как глуповатые цветы в кадках.

Лакеи убирали скатерти с наружных столиков, подняв фрачные воротники и закрыв стриженые головы салфетками.

Фэзи с удовольствием вдыхал теплый сырой воздух, пропитанный солнцем, завидуя фоксам, бегающим за лягушками, и забыв слегка о Лугове. Когда он обернулся к спутнику, то увидел, что тот стоит, опершись об иву, бледный, не обращая внимания на струйки дождя, стекающие на его лицо.

– Что с вами, Николай Михайлович, что с вами? Какая жалость, что мы прямо не прошли с вами к Анне Павловне! Этот дождь…

Мальчик остановился. Слово «дождь» больше привело ему на память, чем весь золотисто-шелковый, мокрый, зеленый пейзаж. Лугов с трудом проговорил:

– Простите, Фэзи, вы – благородный, милый мальчик, но я туда не пойду. Пусть мои поступки кажутся вам лишенными всякого смысла, я не могу вам объяснить больше. А как бы охотно я вам все рассказал. Именно вам! Конечно, мне было бы приятно, если бы и Анна Павловна не считала меня диким капризником и нелепым человеком, но едва ли это возможно. А между тем… если б я мог открыть все!

Лугов закрыл лицо руками и неизвестно, плакал ли, или это дождь стекал у него между пальцев. Тучи косили серо по ту сторону залива уходящим ненастьем, и на голубовато-золотое небо, курчавясь, всползали новые.

Фэзи сказал безнадежно:

– Может быть, можно все объяснить.

– Нет.

Молодой человек не настаивал и стал прощаться. Лугов вернул его и, еще раз пожав руку, сказал:

– Прощайте, милый Фэзи, не бойтесь… я не собираюсь лишать себя жизни. Я просто уеду и, может быть, не встречусь с вами. Хотелось бы, чтобы вы верили, что я поступил до известной степени благородно и иначе поступить не мог.

– Я верю, хотя не понимаю: я ведь не знаю ничего.

– Анне Павловне не объясняйте, она все равно ничего не поймет. Даже, если можно, скройте лучше от нее наш разговор и то, что мы виделись. Ей будет тяжелее от непонятностей. А так, может быть, она себе все кое-как объясняет. Превратно, но объясняет.

А она любит ясность, хотя бы и выдуманную.

– Хорошо, я ей ничего не скажу. Пожалуй, так будет для нее лучше.

Фазанов, действительно, ничего не сказал Шаликовой о своем визите к Николаю Михайловичу, тем более, что его мать вскоре переехала в город по его же настоянию. Тот план, который он вместе с Анной Павловной обдумывал любовно и легко, теперь исполнялся как-то тупо и безрадостно. Даже влюбленность Фэзи уменьшилась, во всяком случае, не была так очевидна. Все вообще расстраивалось и расползалось. Положим, дело шло к осени и сезон кончался. Ночи были темные, деревья и море печально шумели. Раиса Семеновна ходила какая-то непричесанная. Анна Павловна, очевидно, кое-как объяснив себе поведение Лугова, успокоилась и мало чем отличалась от той таинственной и красивой дамы с глазами Миньоны, которая гуляла по пляжу с известным в некоторых кругах музыкантом. Наконец все двинулись в город. Началась городская жизнь с комнатным уютом, театрами, газетами и блестящими от дождя (уже не шелкового) под синеватыми фонарями тротуарами. Шаликова не избегала разговоров о Лугове и имела тактичность преувеличенно интересоваться его творчеством. Но объявленные в двух-трех концертах его вещи отменялись, и о нем самом ходили какие-то смутные и нехорошие слухи. Рая усиленно их раздувала, но Анна Павловна не радовалась им и приписывала перемены в Лутове своему с ним разрыву.

Нового романа как-будто не было, а выезжала она с Саввой Ивановичем Храповицким, старым еще ее другом, явившимся после шестилетнего отсутствия из Японии. Он был человеком пожилым, любящим искусство, лениво-разочарованным и искренно преданным Шаликовой. В театре и на улице показываться с ним было прилично и почто безопасно в смысле сплетен. Будучи с ним довольно откровенной, свой роман с Луговым Анна Павловна от Храповицкого скрыла, вероятно, считая его недостаточно интересным и боясь ленивых насмешек Саввы Ивановича.

Однажды, между прочим, Храповицкий, вспоминая давние времена, когда Анна Павловна еще носила косы и гимназический передник, заметил:

– А помните, Анна, вашу влюбленность в автора «Шелкового дождя»? Я ведь теперь раскрыл его псевдоним, это – небезызвестный музыкант Лугов.

– Как, Николай Михайлович Лугов?

– Я не знаю, Николай ли он Михайлович, а с ним не знаком, но знаю, что Лугов композитор, так что теперь, если у вас не прошло еще желание с ним познакомиться, вы можете сделать это очень легко.