Михаил Кузмин - Несобранная проза

– Не следует представляться бестолковым… вы меня отлично понимаете. Вспомните наш разговор третьего дня… И вчера же вы затеяли какую-то верховую прогулку, хотя отлично знаете, что я их терпеть не могу и почти всегда от них отказываюсь.

– Вы говорите о маленькой княжне?

– Да, я говорю о своей племяннице и говорю совершенно серьезно.

– Но она же совершенный ребенок. Ей 16 лет. Она еще любит забавы, я хотел заменить ей отца, покуда у нас нет собственных детей.

– Ей скоро 18 лет, и она вам даже не падчерица. Я уже вам сказала, что мне это неприятно.

– Неужели, Сандра, ты меня ревнуешь? И к кому же? К девочке, которая всегда жила с тобой и, вероятно, всегда останется с нами. Неужели ты мне не доверяешь? Я, кажется, не давал никаких поводов для этого, и потом ты же теперь – моя законная жена.

– То, что вы мой законный муж, не увеличивает особенно моего доверия.

– Тогда имейте доверие к себе, – и Морбеши, быстро осветив зеркало, взял за руку Сандру и подвел ее к освещенному трюмо. – Тогда имейте доверие к себе… Разве с такими глазами, с таким лицом, с такою фигурой можно ревновать? Разве где-нибудь есть, может быть другая такая царица, владычица, королева? Разве может прийти тебе в голову хоть на одну секунду, что тебя можно (не говорю, бросить) хоть на минуту выбросить из сердца? И когда ты будешь думать глупости, ты посмотри на себя в зеркало.

Сандра Яковлевна слушала мужа с каким-то сладким отвращением, желая без конца слушать эти слова, которым она на верила. Она даже не была ослеплена. Она ясно видела в зеркале пожилую женщину, правда, с прекрасными глазами, но которую завтра можно будет назвать старухой, рядом с красивым, но безнадежно вульгарным молодым человеком, перед которым, может быть, она и казалась царицей, но, старой, старой… и вместе с тем она чувствовала, что ни на минуту не может выпустить его из памяти сердца, из памяти тела, и что, вероятно, он – последний, самый страшный, самый сладкий. И зачем судьбе было нужно, чтобы этот последний был и самый ничтожный? Те перед ним были все-таки, кажется, лучше…

– Вы мне льстите, Николай, и хотите возбудить мою гордость, чтобы действовать свободнее, но не забудьте, что я буду глядеть в оба, и что мое неудовольствие может отразиться не на вас одном.

– Оно ни на ком не будет отражаться, потому что его не будет. Разве я могу огорчить мою королеву? – И Морбеши, быстро погасив свет, спичкой зажег свечу, стоявшую у кровати.

Толстая сумеречная бабочка, сидевшая где-то в углу, метнулась на огонь, мелькая по потолку увеличенной тенью, будто тень летучей мыши.

– Ты не забыла, завтра мы едем смотреть лошадей для нового нашего дома, нашего, нашего, моя радость! Там, на Карпатах, мы будем одни и будем так счастливы, как никто в мире, и моя царица не будет хмуриться, и будет только великой, а здесь она и великая и маленькая, и сильная и слабая.

– Я слаба, потому что люблю.

– А там от любви ты будешь все сильней и сильней.

– А Лиза? – произнесла графиня, закрывая глаза.

– Княжну мы выдадим замуж, – вот и все. Сандра Яковлевна откинула тяжелую полу полога у широкой на ступеньках кровати.

– Я не люблю, это мне напоминает катафалк, а что бы ни говорили поэты, любовь у меня никогда не соединялась с мыслью о смерти. «Я умер от счастья любви разделенной», нет, нет, – этому я не верю.

– Мало ли что говорят поэты – ответил Морбеши равнодушно, но Сандра Яковлевна именно потому преследовала поэтов, говоривших о смерти в любви, что все яснее и яснее чувствовала эту близость, ей все чаще казалось, что она проваливается в густую черноту, что она замуравлена, засыпана землей, – и она не любила спать без света. Она зажгла свечку и раскрыла на середине очередной французский роман, где в 1001-ый раз банально и красноречиво описывалась любовь, и устало закрыла свои тяжкие глаза, как будто для того, чтобы не видеть, как мелькала по потолку тень бабочки, похожая на тень от летучей мыши…

При дневном освещении комната Сандры Яковлевны не производила такого мрачного и траурного впечатления, как при одной свече. Была комната как комната, убранная с обыкновенной тяжеловесностью. И сама графиня Морбеши тоже не казалась уже королевой и владычицей, а была довольно заурядной пожилой женщиной, хорошо сохранившейся, державшейся прямо, с большими усталыми глазами. Положим, в данную минуту и не для кого было быть королевой, так как в комнате находились только Сандра Яковлевна и Лиза.

– Я очень рада, что муж ушел куда-то по делам, нам никто не будет мешать.

– Разве наш разговор будет так длинен, тетя?

– Это будет зависеть от того, как он пойдет, и потом чему же удивляться, дитя? Ведь мы с тобой почти не говорили, а ты уже стала совсем взрослая. Не замечаешь, как дети растут, а сама старишься.

– Ну полно, тетя. Вам ли говорить и думать о старости?

Сандра Яковлевна сдвинула слегка густые брови и, пропустив мимо ушей замечание племянницы, продолжала:

– Я хотела поговорить с тобой о моем муже, графе.

– О сеньере Николае?

– Да, отчего ты покраснела?

– Оттого, что я не понимаю, что я могу о нем говорить. Это уж такое ваше личное дело, вас двоих, что мне даже не хотелось бы вмешиваться в него. Ведь ты же у меня не спрашивалась, когда выходила замуж…

– Ты, конечно, вполне права. Это должно было быть наше личное дело, нас двоих, но вот оказывается, что это не совсем так.

– Что ж, тут еще замешан кто-нибудь?

– Да. Как это ни странно, тут замешана ты.

– Действительно, это более чем странно.

– Ты еще ничего не понимаешь?

– Нет. И не хочу понимать.

– Ага! Не хочешь? Это другое дело! Что ты думаешь о графе Морбеши?

– Я его слишком мало знаю. Я знаю только, что вы его любите.

– А он меня? А он меня?

– Ну, милая тетя, я не знаю. Вероятно, и он вас любит.

– Нет, не «вероятно», а наверное он меня любит… пока, но с минуты на минуту готов полюбить другую. Он влюбился в тебя.

– Тетя, милая тетя!

– Он влюбился в тебя – ты, может быть, этого не замечаешь, как он следит всегда за тобою взором, как он ищет случая подойти к тебе ближе, коснуться хотя бы твоего платья… Как у него меняется голос, когда он говорит с тобой. О, мне известен этот влюбленный голос… И когда я смотрю в его глаза, я вижу в их зрачках другую. Я вижу тебя!

– Вы, тетя, больны? Вам может это все казаться. Я клянусь вам, что Морбеши никогда не говорил мне о любви.

– Но он скажет, скажет о ней, не сегодня, так завтра.

– Что же делать?

– Да, что же делать, дитя? Об этом я и хотела с тобой поговорить.

Сандра Яковлевна быстро подошла к окнам и, опустив жалюзи, снова вернулась к дивану, где сидела племянница. От волнения ли или от наступившего полумрака ее лицо вдруг сделалось значительней и патетичней. Щеки побледнели, фигура сделалась более стройной, и снова заблестели тяжкие глаза королевы.