Михаил Кузмин - Несобранная проза

– Еще ничего не произошло, но и нельзя, чтоб что-нибудь происходило. Нужно это предотвратить: ты не думай, чтоб я была слаба. Я знаю все хитрости женщины и любовной игры, наконец, как это ни позорно сознавать, но я держу его деньгами. Но я старею… а видеть всегда перед лицом 18 лет –18 лет, в которые можешь влюбиться, это может человека заставить забыть все наслаждения, все чувства и даже богатства. А Николай способен на безумства, ты его не знаешь, он не только наемник, нет, Лиза, он чувственный и безумный человек…

– Но вы же, тетя, гораздо меня красивей, и синьор Николай вас любит.

– Да, но тебе 18 лет. Иметь тебя всегда перед глазами в том же доме, видеть, как ты спускаешься с террасы в сад, чувствовать, что где-то там, за тремя комнатами, но здесь, близко, ты распускаешь волосы перед сном, всегда думать о тебе и видеть тебя перед глазами – это такое искушение, такое искушение!..

Сандра Яковлевна закрыла лицо руками, как будто чтоб не видеть навязчивых видений. Помолчав, она снова начала низким и глухим голосом, как трагическая актриса:

– Какой же покой мне? Я буду всегда следить за вами, буду мучиться без всякой причины, ночью буду ощупывать пустую простыню рядом со мной, вскакивать босая и прислушиваться, как трещат пересохшие от жары ставни. Буду подкупать слуг, наполню дом шпионами, буду унижаться и еще больше от этого стареть.

Она опять замолчала.

– Тетя, может быть, мне уехать?

– Ты выросла у меня, ты мое дитя. Как мы будем порознь?

– Конечно, я выросла у вас, тетя, вы, может быть, ко мне привязались, но ведь и родные дочери выходят замуж, уезжают учиться. Если дело обстоит так, как вы говорите, зачем я буду доставлять вам такие мучения? Да и мне самой будет несладко.

Сандра Яковлевна с удивлением смотрела на племянницу, будто не сама подсказала это решение.

– Милая, милая! Она же еще меня уговаривает! Она меня утешает! Но Лиза, ты не суди меня строго. Когда ты узнаешь любовь, ты поймешь, какие жертвы, подвиги и преступления можно для нее делать.

– Я этого еще не знаю, но понимаю, что тогда можно делать жестокие и даже бесполезные поступки.

– Отчего ты говоришь бесполезные?

– Так, просто! Говорю потому, что я это понимаю.

– Отчего ты говоришь «бесполезные»?

– Я отвлеченно рассуждаю, тетя!

Сандра Яковлевна быстро вскочила и проговорила в третий раз:

– Отчего ты говоришь «бесполезные»?

На этот раз Лиза не ответила.

Графиня помолчала каким-то яростным молчанием, потом, подойдя вплотную к племяннице и схватив ее за руку, прошептала:

– Он уже тебя любит?

– Я не знаю, тетя! Оставьте меня. Я уеду.

– Ты уже его любовница?

– Нет, нет, нет!

– Ты лжешь!

– Нет, я говорю правду.

– Поклянись.

– Клянусь всем, чем вам угодно, что я говорю правду! Я невинна!

Сандра Яковлевна подняла двумя пальцами подбородок Лизы и, пристально смотря ей в глаза, произнесла:

– И все-таки ты его любовница! И ты его любишь сама… 18 лет! 18 лет!

Она опустила руку и горько заплакала, не закрывая лица. Лиза хотела было ее обнять, но та оттолкнула девушку, прошептав:

– Отойди, змея!

– Я не только повторяю вам свою клятву, но, клянусь, что никогда не буду так любить, потому что вижу, каким безобразным, жалким и ничтожным делает человека страсть.

– Убирайся вон сейчас же! Вон, вон! Из комнаты, из гостиницы, из города. Чтобы духу твоего здесь не было! – закричала Сандра Яковлевна пронзительно и повалилась на диван.

Хотя Лиза ехала в вагоне, но это было совсем не то, что путешествие с графиней. Никого не было, было тихо, и снег все гуще и гуще лежал на полях. Казалось, она просыпается от бреда, выходит из до тошноты надушенных комнат и возвращается на бедный, свежий воздух к простоте, покою и безнадежности. Почему к безнадежности? Разве Нина Яковлевна не такая же ей родная тетка, как и графиня Морбеши, разве она не едет в семейный дом, где есть взрослые дочери и где, конечно, не может повториться тех безобразных сцен, от которых она бежала? Положим, тетя Саша была тоже ей родственницей, и что вышло? Она до сих пор не могла забыть того объяснения и потом умоляющего, льстивого и грубого письма, в котором Сандра Яковлевна просила ее уехать скорее. Что ж, она уехала, не будет мешать – пусть будут счастливы. Вот и без того, чтобы выйти замуж, она едет в Россию, отчего же это так печально, так безнадежно? Лиза не хочет сознаться, что это от того, что ее детский рыцарь Володя Горелов не пришел к ней на помощь. Просто-напросто ничего не ответил на ее два письма и телеграмму, не то чтобы приехать. Она думала, что поступает очень смело и благородно, обращаясь к нему, ей было немного стыдно и приятно – жутко, как настоящей невесте, – и ни слова в ответ. Неужели тетя Сандра отчасти права, и, разговаривая с лучшим из мужчин, нужно все-таки держать про запас плетку или каверзу? Конечно, нет; просто она, Лиза, слишком долго была в обществе, окружавшем Сандру Яковлевну, и отчасти заразилась сама. А Володя – просто пустой мальчик, который забыл ее, как и она постарается его забыть. Любить того, кому это не нужно, – нет, она не унизится до этого!

Лиза еще пересчитала оставшиеся пять золотых, хотя отлично знала, что их – пять, не больше, не меньше, – снова принялась смотреть на снег, который теперь почти сплошь без плешин покрывал косогорье.

Она предупредила тетю Нину о своем приезде, но выехала, не дождавшись ответа. Она никогда не видела ни этой тетки, бывшей лет на восемь старше графини Морбеши, ни ее дочерей. Кажется, их четыре, и младшая только на год моложе Лизы. Они богаты, это – крепкая и устоявшаяся семья.

Она там успокоится и сама сделается лучше. Там будет легко, просто и душевно.

Княжны, очевидно, не ждали. Швейцар с удивлением посмотрел на ее сундуки и не поднял их в квартиру тети Нины. Чтобы замять эту неловкость, Лиза проговорила, сама краснея:

– Пусть вещи постоят. Я пришлю сверху человека.

Швейцар ничего не ответил, только молча отворил дверцу лифта. Эти пустяки почему-то взволновали нашу путешественницу.

Старый лакей сказал, что барыня еще спит.

– А барышни? – спросил Лиза, даже не зная, как зовут ее кузин.

Оказалось, что барышни тоже спят. Слуга помолчал, но видя растерянность приезжей госпожи, соблаговолил прийти к ней на помощь.

– Ежели вы по делу, не угодно ли будет обождать. Барыня, наверное, скоро встанут.

– Да, я подожду; ведь я к вам совсем. Вы не знаете, тетя не получала моей телеграммы?

– Как вы изволили сказать? – переспросил лакей, изобразив на своем бритом лице большую внимательность.

– Разве вы племянница будете Нине Яковлевне?

– Ну да, я – Лизавета Никитична, дочь Никиты Яковлевича.

– Вот как! Господи! Сходственны, сходственны, даже много с покойником. И телеграмму вашу барыня получила… Да где же ваши вещи? Сейчас за ними сбегаю. Раздевайтесь, барышня, раздевайтесь.