Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ шестой. За океаномъ [Старая орфография]

— Проживу! — сказала себѣ Ѳеня. — Вонъ люди живутъ да еще Бога хвалятъ. Небось, и я не хуже!

Эта полуинстинктивная, но твердая увѣренность, что она не хуже другихъ людей и имѣетъ равное со всѣми право добиться лучшаго угла и куска, была присуща Ѳенѣ съ ранней юности. Быть можетъ, она впитала ее вмѣстѣ съ новой деревенской атмосферой или вытвердила съ уроками въ школѣ, которую посѣщала два года. Эта увѣренность привела Ѳеню изъ деревни въ губернскій городъ и внушила ей охоту пуститься черезъ океанъ, и теперь помогла ей такъ быстро и рѣшительно сжечь свои утлые корабли и пуститься въ открытое плаванье.

Госпожа Барковская однако не хотѣла уступить безъ борьбы, но русско-нѣмецкій адвокатъ, которому она показала Ѳенинъ контрактъ, объяснилъ ей къ ея невыразимому удивленію, что ввозить законтрактованныхъ людей въ Америку считается преступленіемъ, которое наказывается штрафомъ и тюрьмой, и посовѣтовалъ ей немедленно возвратить Ѳенѣ ея паспортъ. Ѳеня, впрочемъ, не думала ни о контрактѣ, ни о паспортѣ. Она пріютилась на время у старухи, продававшей газеты на уличномъ прилавкѣ; черезъ двѣ недѣли она была на новомъ мѣстѣ и стала-таки получать десять долларовъ въ мѣсяцъ. Она прожила цѣлый годъ въ Чикаго, скопила немного денегъ, потомъ неугомонная суета и зловонный дымъ этого чудовищнаго города надоѣли ей, и ее потянуло въ деревню на зелень и чистый воздухъ. Судьба рѣшила благопріятствовать Ѳенѣ до конца. Въ конторѣ наемнаго труда, куда она обратилась за справкой, ей предложили мѣсто стряпки въ ноксвильской земледѣльческой академіи, на лонѣ природы, среди населенія, которое говорило по-русски. Кромѣ Ѳени, въ академіи работалъ молодой русинъ изъ Тарнополя, Ѳедоръ Брудный, здоровый и упрямый парень, который уѣхалъ изъ Галиціи «безъ шеляга въ кешени» и далъ себѣ обѣтъ въ три года завести полное хозяйство на американской почвѣ. Черезъ годъ Ѳеня и Ѳедоръ рѣшили соединить свои сбереженія и основать хозяйство.

Директоръ училища, хотя и лишившійся двухъ лучшихъ рабочихъ силъ, проявилъ сочувствіе къ молодой четѣ. Онъ убѣдилъ управленіе отдать имъ одну изъ пустовавшихъ фермъ вмѣстѣ съ усадьбой, избой и даже небольшимъ участкомъ распаханной земли, которая имѣла въ лѣсистомъ Ноксвилѣ весьма реальную цѣнность.

Съ тѣхъ поръ прошло два года. Рента за ферму была низкая, три доллара въ мѣсяцъ. Брудные не упустили ни одного случая, чтобы заработать лишнюю копейку, и итогъ ихъ сбереженій постепенно увеличивался. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ Ѳеня сдѣлала попытку выписать свою семью изъ-подъ Торжка и даже предлагала послать имъ денегъ на проѣздъ. Въ Ноксвилѣ было еще много пустыхъ фермъ, и она была увѣрена, что ея мать и братъ сумѣютъ съ такимъ же успѣхомъ разводить куръ и свиней, какъ и она съ мужемъ. Она была готова выписать половину родного села и наполнить этими тверскими мужиками незанятыя избы и свободныя земли Ноксвиля. Въ ней громко говорила мужицкая жадность, и она постоянно прикидывала отечественный «четвертной надѣлъ» къ этому широкому лѣсному и полевому приволью.

Однако и мать и братъ наотрѣзъ отказались ѣхать. Только младшая сестра Ѳени, Катя, соблазнившись чудесными описаніями новой земли, которая Ѳеня присылала въ своихъ письмахъ, рѣшила послѣдовать приглашенію и настояла на своемъ, несмотря на отговоры родныхъ. Она выѣхала изъ Гамбурга около двухъ недѣль тому назадъ, но Ѳеня не знала, какъ долго можетъ продлиться переѣздъ, и уже нѣсколько дней съ часу на часъ ожидала свою сестричку.

Ребенокъ задремалъ, но и во снѣ продолжалъ лѣниво сосать материнскую грудь. Ѳеня присѣла на минуту на корень старой груши, выдавшійся изъ-подъ земли, какъ узловатый табуретъ, и тоже притихла, легонько покачивая Тимошу на своей груди.

Она ощущала, какъ движенія губъ ребенка понемногу теряютъ свою настойчивость, и струя молока, выходящая изъ ея груди, становится все тоньше и слабѣе, и эти послѣднія струйки теплой и живой волны, переливавшіяся изъ ея тѣла въ маленькое живое существо, лежавшее на ея рукахъ, дали ей снова чувство единенія съ природой. Глаза ея продолжали оставаться открыты, но мысли ея стали смутны; ей чудилось, какъ будто все существо ея постепенно растворяется въ окружающемъ ясномъ воздухѣ и будто струя живой силы изливается въ нее прямо изъ-подъ ногъ, изъ нѣдръ этой широкой, теплой и плодородной земли и потомъ переливается въ тѣло ея ребенка.

Легкій топотъ шаговъ послышался у забора. Ѳеня встрепенулась и поправилась на сидѣньи.

Худощавая женщина, съ красивымъ, но уже поблекшимъ лицомъ, съ тяжелой массой волосъ, небрежно скрученныхъ вокругъ головы, одѣтая во все черное, остановилась у калитки.

— Здравствуй, Ѳеня! — сказала она негромкимъ и неторопливымъ голосомъ, въ самомъ звукѣ котораго звучала усталость.

— И ты здравствуй, докторша! — быстро отвѣтила Ѳеня, дипломатично поджимая губы.

Она встала съ корня, но не сдѣлала шага по направленію къ новопришедшей. Стоя другъ противъ друга, онѣ являлись воплощеніемъ двухъ различныхъ человѣческихъ типовъ. Руки докторши были красны и покрыты такой же морщинистой и загрубѣлой кожей, какъ у Ѳени, но лицо ея было гораздо бѣлѣе, особенно у высокихъ, нѣсколько сжатыхъ висковъ, гдѣ голубыя жилки проступали наружу, причудливыя и нѣжныя, какъ начертанія географической карты, наполовину слинявшей съ стариннаго пергамента.

У докторши не было прислуги, и она много лѣтъ сама исполняла всю домашнюю работу, но ей не приходилось выходить ежедневно въ поле, какъ дѣлала Ѳеня и другія сосѣднія фермерши; лицо ея сохранило тотъ же нѣжный оттѣнокъ, какъ десять лѣтъ тому назадъ, когда она впервые высадилась на Нью-Іоркской пристани съ дипломомъ женской гимназіи вмѣсто всякаго наличнаго капитала. Выраженіе ея глазъ, посадка головы и вся осанка были совсѣмъ иныя, чѣмъ у молодой крестьянки, и свидѣтельствовали о томъ, что, по крайней мѣрѣ прежде, она знала другія мысли, кромѣ заботъ о семьѣ и домѣ.

Круглое лицо Ѳени было проще, здоровѣе и глядѣло болѣе приспособленнымъ къ окружавшей ихъ обѣихъ сельской картинѣ, одновременно дышавшей покоемъ и трудомъ.

Ѳеня все продолжала стоять у грушеваго корня, среди молодыхъ побѣговъ, поднимавшихся вокругъ стараго ствола. Издали могло показаться, какъ будто она тоже принадлежитъ къ этой обильной молодой поросли и соединена невидимыми растительными нитями съ плодороднымъ деревомъ. Ея короткія крѣпкія ноги какъ будто уходили въ землю. Но глаза ея выжидательно и нѣсколько осторожно смотрѣли на докторшу. Она съ дѣтства привыкла дѣлить человѣчество на «народъ» и «господъ», и ея многолѣтнія испытанія съ различными губернскими чиновницами, до госпожи Барковской включительно, конечно, не могли поколебать этого убѣжденія. Въ Ноксвилѣ она въ первый разъ увидѣла нѣчто иное, ибо въ этомъ новомъ, только что вырастающемъ околоткѣ всѣ званія и сословія были перемѣшаны, и, съ одной стороны, доктору приходилось самому вскапывать свой огородъ, а съ другой стороны — старый фермеръ, въ родѣ Рабиновича, еще сохранившій даже часть первоначальнаго смиренія, вывезеннаго изъ «черты осѣдлости», нанималъ бакалавровъ земледѣльческой академіи на уборку винограда, по полтора доллара въ день.