Владимир Богораз - Собрание сочинений В. Г. Тана. Томъ седьмой. Духоборы въ Канаде. — Белая Арапія. — Искатели [Старая орфография]

«Неженимый, ты!» И этотъ: имѣй меня отреченна. Боятся. Я думалъ, буду ихъ слушать. Они откоснулись.

«Вотъ что, ты почитай. Ты чернила знаешь, а мы толкованія. — „Благословите“. — „Господь благословитъ“. Крестное знаменіе на лобъ. Прочиталъ двѣ строчки. — „А ну еще разокъ!“ Еще прочиталъ. — „Еще двѣ строчки!“ Стало четыре. „А по твоему какъ?“ — „Кто же будетъ контролеръ?“ — „Не бойся. Мы не поддакнемъ“. Я сказалъ: „По-моему, вотъ такъ“. „Такъ и есть“. — А, думаю, вотъ какіе вы есть толкователи!» Затаилъ въ сердцѣ. Цѣлую страницу прочелъ.

Одиннадцать часовъ, двѣнадцать, часъ. «Поѣсть бы надо. Послѣ обѣда еще почитаемъ»…

«Стали обѣдъ собирать. У насъ бывало на обѣдъ два блюда, сила что три. Тутъ видимъ: наклали луку съ яйцами. Хлѣбъ ситный. Одну чашку намъ отдали. Еретикамъ, — такъ особо. Потомъ съ рыбой. Мы стали тупо ѣсть. Послѣ этого щей. Что за диковина? Я, какъ могъ, наѣлся, бросилъ. Четвертое — лапша съ яйцами, монастырская; каша съ молокомъ, пшенникъ, лапшевникъ. Мы четыре перемѣны кое-какъ огоревали, отбились. Они — девять блюдъ. Куда кладутъ? Я удивился. Такъ наѣлись, едва имъ согнуться можно. Спать. Спали, спали. Время пришло вставать. Никто не выходитъ. „Будите ихъ!“ Сошлись. Пить хотятъ, ведро квасу выпили, брюхо дуть начало. То и дѣло на дворъ бѣгаютъ.

Я къ нимъ съ книгой: „Чего вяло?“ Стали себя понижать. Окаящутъ себя. „Какъ намъ, окаяннымъ, знать?“ Какое смиренномудріе. — Ахъ, думаю, если назвать со стороны, осердятся ли? Да съ дураковъ и хлопнулъ: „А ты молъ, окаянный, какъ скажешь?“ — „О, щенокъ, молоко не обсохло“. — Попался старый хрычъ! Взбунтилась вся бесѣда. Усмирили его. — „Слушайте, говорю. — Читаемъ толкованіе Ивана Златоуста: О смиренномудріи: „Передъ чужими устами будь смиренъ сердцемъ“… Я испыталъ его… Старикъ провалиться готовъ. Мнѣ авторитетъ дали. — „Отчего такъ много перемѣнъ ѣды?“ — „Преданіе у насъ. Сколько перемѣнъ, столько ангеловъ“. „А я въ книгахъ видалъ: сколько сластей, столько дьяволовъ“. Они не могутъ спорить: „Мы сами не знаемъ, старики толкуютъ“.

Стали читать бесѣду Златоуста „О нарядѣ“. Они расцвѣчены, и я такожъ. Громитъ Златоустъ цвѣтное платье, во всю нарицаетъ. Завтра же скину. Отецъ тоже рѣшился — у насъ скоро. На другой день отецъ велѣлъ женѣ бѣлу рубашку приготовить. „Али съ ума сошелъ?“ Мы не слушаемъ. Принесли холста, сошили, надѣли, стали, какъ арестанты. Вышли на улицу. — „Что сдѣлалось?..“ — Другіе говорятъ про насъ: они попали въ секту скопцовъ. Жена плачетъ, со мной никуда не выходитъ…

Такъ кончилась моя первая вѣра…“

— Это былъ первый этапъ неручевскаго разсказа. Послѣ того настала очередь второй вѣры, сектантской, аскетической.

— Сосѣдней деревни Егоръ Загаровъ услыхалъ, прилетѣлъ. Онъ въ бѣлой рубашкѣ отъ бѣлоризцевъ Писцовыхъ, а мы самородки. Отецъ увидалъ: „Вотъ еще христіанинъ ѣдетъ“. Такой чудакъ. Мы приняли его. Меду поставили. Онъ не ѣсть… Чего ни спрошу, все толкуетъ, прибавляетъ и накладываетъ: „Мало бѣлу одежу“. Изъ библіи началъ вычитывать: „мяса не ѣшь, рыбу не ѣшь, молоко не ѣшь“. Недѣлю прожилъ, ѣлъ хлѣбъ съ водой въ очищеніе грѣховъ. Мы тоже ревнуемъ. Мать ругается. Мы продавать велимъ. Все не надо. Нарядъ продавать велимъ. Бабы плачутъ, а заартачиться нельзя. Покупили бѣло, нарядили въ бѣло. Насъ двое, хозяева полные. Если бы хоть одинъ былъ на ихней сторонѣ… Онѣ приводный народъ.

Услыхали отъ Егора — есть учитель въ городѣ, — земля не держитъ. Хоть завтра запрягай. Нельзя, надо хлѣбъ убрать. Въ сентябрѣ поѣхали. У Писцова недѣлю прожили. Онъ съ насъ плату положилъ, пятнадцать копеекъ въ сутки съ одного человѣка. Слова не сказали, отдали два цѣлковыхъ. Этимъ привлекли его, что мы не дармоѣды.

Онъ насъ тоже увлекъ. Искусникъ, степенный, семья въ порядкѣ. Говоримъ: „поселиться бы около, добра бы научились. Купимъ садъ“. Онъ сталъ спрашивать: „А много ли денегъ?“ Мы говоримъ: „три тысячи“. Мы въ то время на чертѣ стояли, каждый годъ тысячи по двѣ наживали въ лѣсной торговлѣ. Кабы не пошли по вѣрѣ, въ сотняхъ тысячъ пошли бы. Но мы денегъ боялись, антихристова печать. Безъ рукавицы не брали.

— Есть, — говоритъ, — продажный садъ. Денегъ не пожалѣете, — продастъ. — „Какое мѣсто?“ — „Тамъ-то“. Пошли мы. „Что надо?“ — „Садъ продажный“. — „Три тысячи рублей“. Какъ будто въ карманѣ пощупалъ. Отецъ сразу говоритъ: „А двѣсти рублей уступишь?“ Тутъ же купили за двѣ тысячи восемьсотъ рублей. Дали задатокъ, купчую, поѣхали домой.

Отецъ говоритъ: „Пока не сказывай женѣ. Испугаешь. Будемъ понемногу продавать“. Стали продавать. Телѣги, сани, дрова; хлѣбъ молотимъ, продаемъ. Что за чудо? Жена говорить: „Зачѣмъ?“ Дошло дѣло: конопли немоченыя. Это ихнее, бабье. Онъ матери сказалъ. Стали собираться въ городъ смотрѣть. Тутъ матери показалось. Садъ ихъ взманилъ. Сладкій духъ. Перебрались въ городъ.

Когда переѣхали, сталъ Писцовъ къ намъ ходить. Я такихъ не встрѣчалъ. Полонъ ротъ слова. Мнѣ тоже не терпится. Говоритъ: „раньше трехъ годовъ передать не могу“.

Отецъ говоритъ: „Вытерпишь три года?“

— „Больно долго“.

Рѣшился терпѣть. Онъ обѣщался къ намъ каждый день ходить. Такъ бывало въ четыре часа утра является. И въ полночь вставали: Се грядетъ женихъ во полунощи. Я полтора года терпѣлъ. До половины дня я отцу натолкую. А онъ ему скажетъ, будто отъ себя. Верткій старикъ, выдернется, все мое затретъ. А я у отца ломаю послѣ. Отецъ умомъ разорился. Оба отъ писанія и оба отъ ума. Такъ мы его съ боку на бокъ переваливаемъ.

Потомъ говорю: „Больше терпѣть не буду. Идемъ къ нему. Пусть выгонитъ“. — „Плохо знаешь его“. Пошли. Тамъ еще два человѣка сидятъ. Стали читать. Зло меня забрало. — „Василій Ивановичъ, это не такъ“. — „Тебѣ молчать“. — „Не буду молчать“. — „Тебѣ тутъ и не быть. Повиноваться сѣдинѣ“. — „Разумъ не въ сѣдинѣ. Не былъ ли Даніилъ благоразумнѣе стариковъ? Они Сусанну осудили, а молоденькій мальчишка восемнадцати лѣтъ имъ обсказалъ. Не былъ ли младъ лѣтами Іоасафъ царевичъ?“ Тутъ онъ меня за грудки схватилъ, поперъ къ двери. Вырвался я. „Видишь, говорю, папаня! Пойдемъ отсюда, пока по шеѣ не наклали. По-моему и вышло“. Полтора года въ ротъ глядѣли. Тутъ у насъ все пошатнулося».

— Въ чемъ у васъ было разногласіе?

— Да онъ тоже говорилъ: ограничивай себя, то не пей, другое не ѣшь, третье не носи. А у меня все стало иное. Думаю: зачѣмъ ограничивать?

Послѣ того, я началъ мыслить: быть можетъ, православіе не хуже этихъ вѣръ. Жена давно вернулась къ церкви. Скорбитъ, покою не даетъ. — «За гробомъ, если не по-моему, мы будемъ тогда врозь». Заболѣла съ печали, попа позвала. Исповѣдуется. Гляжу, перекрестилась щепотью. Когда выздоровѣла, я спросилъ: «Зачѣмъ щепотью крестилась?» — «Чай, мнѣ тебя жалко, пусть на томъ свѣтѣ по-твоему будетъ. Лишь бы не врозь»… А выздоровѣла, опять горстью крестится. — «Ну, думаю, Богъ съ тобой. Мы тоже попытаемъ».