Владимир Богораз - Собрание сочинений В. Г. Тана. Томъ седьмой. Духоборы въ Канаде. — Белая Арапія. — Искатели [Старая орфография]

Пошли мы съ братомъ въ консисторію, въ бѣлыхъ балахонахъ. Вышелъ сторожъ. Сказали: «Протопопа такого-то». Слышали раньше: есть протопопъ, можетъ наставить на истину. Вышелъ.

«Кто такіе?» — «Жители, поговорить». — «Приходите домой завтра послѣ службы». Отправились. Что задавали вопросовъ, разъяснялъ, какъ могъ, отъ бѣднаго ума. Черезъ малое время не стало удовлетворять…

Архіерей Варсонофій устроилъ народныя бесѣды въ церкви.

Пойдемъ, ради Христа. Все разскажутъ. Афишки расклеены по городу. Мы въ восторгѣ. Кое-какъ пожрали дома, отправились.

Большое собраніе народу. Четыре священника. Старшій протоіерей съ экспромту рѣчь говоритъ:

— Православные христіане, по благословенію Его Преосвященства въ эти часы мы будемъ объяснять народу службу, какъ ходимъ въ церковь и крестимся, и кланяемся. Многіе ходятъ, не знаютъ.

Другой священникъ сказалъ по-своему, а то же самое: «Жалко васъ стало, темные люди, въ подпольѣ живете».

Такъ меня за сердце задѣло: — Кто виноватъ. Вы же не выпускали на свѣтъ. Погоди-ка, мы узнаемъ, кто въ подпольѣ живетъ…

Третій сказалъ. Четвертый выходитъ съ книгой: «Дьяконъ голову наклонитъ, и вы тоже кланяйтесь». По одной командѣ… Достойно читаютъ, кончили. Я впередъ пробрался. — Батюшка! — «Чего?» — «Я не понялъ. Чать, можно спросить?» — «Спрашивай». — «Прискорбно мнѣ, въ подпольѣ мы были. Выпускаете насъ. Не знаемъ, что годно. Хочу учить я церковную дисциплину. Сколько же въ службѣ поклоновъ земляныхъ, сколько грудныхъ, сколько поясныхъ? Объясните намъ».

Опѣшили они. Посматриваютъ другъ на друга. «Мы къ этому не припаслись. Придите въ слѣдующій разъ». Церковь взбунтовалась. На другое воскресенье народу не протолкнешь. Слухъ прошелъ: «Человѣкъ выходитъ, задаетъ вопросы». Я опять тутъ. — «Дайте намъ настоящее правило: можно ли въ воскресенье класть земные поклоны». До архіерея дошелъ: «Какое тебѣ правило? Есть постановленіе святѣйшаго синода»…

Послѣ этого слѣдовала цѣлая эпопея диспутовъ и споровъ Неручева съ мѣстнымъ духовенствомъ.

Онъ сражался со всѣми, доходилъ до архіерея, писалъ отзывы и печаталъ ихъ въ «Церковныхъ Вѣдомостяхъ», нападалъ и защищался. Оружіемъ его была изумительная память, которая хранила въ себѣ цѣлое сокровище текстовъ и ссылокъ, старопечатныхъ и новопечатныхъ цитатъ.

— Я ему показываю «Пращицу», а онъ ее сроду не видалъ. «Гдѣ напечатана?» — «Да развѣ я ее въ подпольѣ печаталъ? Погляди-ка выходъ у нея».

Требникъ свой десять лѣтъ читаютъ, а что въ немъ есть, сами не знаютъ. — «Вы, говорю, поглядите 391 листъ».

— Ты, — говорятъ, — мірянинъ. Зачѣмъ ты не повинуешься, читаешь? Были бы вы на своемъ мѣстѣ, не шлялись тутъ.

— Вамъ, говорю, лишь бы доходы взять.

— Не твоего ума дѣло!

— Эхъ вы, говорю, пекари. Одна капелька Христовой вѣры весь міръ спасла, а вы хотите: «сорокъ просфировъ — сорокъ рублевъ».

Тутъ они напустили на меня монаховъ. А я говорю: «Когда церковь зачиналась, монахи были?» — «Не были!» — «Вотъ то-то не были».

Отецъ Серафимъ обозвалъ меня нехорошимъ словомъ: «Онъ духоборъ, скопецъ, у него богородица». Въ «Вѣдомостяхъ» написалъ про меня: «коноводъ, хлыстъ». Отъ невѣжества своего всѣ вѣры перепуталъ.

Съ тѣхъ поръ опостыли они мнѣ.

Въ то время мы были буквоѣды, потомъ стали перевертывать на мистическія мысли. Книги получили. Михаила митрополита духовная бесѣда: «Христосъ на деревѣ, но сказалъ: хочу быть въ твоемъ домѣ. Древо — обрядъ, домъ — душа. Но святые отцы къ древу прилѣпились»… Купилъ книгу «Братолюбіе». Столько разбиралъ, даже вши меня стали ѣсть.

Тутъ сынъ подросъ, я его, спасибо, въ школу отдалъ. Онъ сталъ въ постъ мясо ѣсть. Я — возставать. Онъ задаетъ вопросы: «Убѣди меня, я перестану». Я не могу отвѣчать. Слабость моя велія, пружины ослабѣли. Сдался я на его примѣры, перешелъ на сторону сына. Сталъ я читать другія книги, какія творенія были по Дарвину, Ренана книгу, Фаррара о Христѣ, — онъ тоже виляетъ, до конца не договариваетъ… Геккеля купилъ. Какъ сталъ я разбирать, все сразу рухнуло. Некрѣпкое было, подкопанное.

— Въ это время вышло семнадцатое октября. Мы листки схватили, по деревнямъ развозимъ мужикамъ. Одинъ говоритъ: антихристъ, другой говоритъ: послѣднее время… Митинги пошли. Тутъ мы услыхали: конституція. Я раньше не слыхалъ. Новые журналы пошли, газеты. Два года свобода была, — въ два мѣсяца науку прошли.

Я имъ толкую: «Раньше намъ этого нельзя было читать. Теперь читаемъ, какъ пьяные. Были мы, какъ Адамъ въ раю, въ раю невѣжества своего. Теперь вкусимъ плода запрещеннаго»…

«Прочиталъ про разныя партіи, мнѣ показались соціалъ-демократы. Увидалъ сына, спросилъ, какая партія. Онъ разъяснилъ. Я видѣлъ, что эта партія лучше народниковъ».

— А скажите, какая между ними разница? — спросилъ я.

— Будто вы сами не знаете? — сказалъ Неручевъ подозрительно.

— Я хочу, чтобы вы объяснили, — сказалъ я прямо.

Онъ сталъ объяснять топорнымъ языкомъ, но вразумительно.

— Бакунинъ хотѣлъ, чтобы въ нашу Русь не прошелъ капиталъ. А Карлъ Марксъ говоритъ: «Пройдетъ въ Русь капиталъ и нарождаетъ пролетаріевъ. Эти пролетаріи будутъ ему могила». Бакунинъ говорилъ: «Община прочная»… Но масса пролетаріевъ народилась на фабрикахъ.

— Ну, ты опять, — неожиданно заговорилъ Мордвиновъ. — Мужикъ жесткій. Его въ котлѣ не уваришь.

— А дѣло къ тому идетъ, — возразилъ Неручевъ. — Долго варить, можно топорище во щахъ разварить.

Это, очевидно, былъ старый, часто возобновляемый споръ.

— Я болѣе склоненъ къ философскимъ темамъ, — заговорилъ Неручевъ. — Спинозу купилъ. Жую, разбираю. Что есть Богъ, и что есть міръ, и что есть я? Зубы старые, не берутъ. Вотъ кабы, когда намъ было двадцать лѣтъ, встрѣли бы мы такого человѣка, объяснительнаго, не мучались, не измождались, — что бы изъ насъ вышло… Ты спрашиваешь, какъ теперь идетъ? Съ пестриной идетъ. Глядя по мѣстамъ и по людямъ. Напримѣръ, безпоповцы, — есть лѣвые, а есть — боятся, говорятъ: конституція — антихриста печать. Я думаю, не скоро кончится. Вотъ просидѣлъ восемь дней въ арестномъ домѣ. Гонятъ мужиковъ-аграрниковъ. Эй, дуботолки. Травы укосилъ, дровъ увезъ, — всѣ эти грѣхи теперь наказываютъ. И есть тамъ два надзирателя-каина, колотятъ ихъ по головамъ. А они терпятъ, авелево племя. Потому Авель былъ овечій хозяинъ и самъ, какъ овца. Дали ему щелчка въ лобъ, онъ на землю упалъ. Съ той поры Каинъ на Авелѣ верхомъ поѣхалъ. Не скоро кончится…

Полъ-Самары знаетъ слѣпого, Матвѣя Иваныча. По крайней мѣрѣ, что касается «простого народа». Когда я спросилъ на базарѣ его адресъ, мнѣ сказали: «Идите въ Слободку, на Панскій Разъѣздъ, тамъ спросите. Всякая собака укажетъ».

Я взялъ извозчика и поѣхалъ на другой конецъ города.