Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ девятый. Передвинутыя души, — Кругомъ Петербурга [Старая орфография]

— Онъ думаетъ, — у меня больше нѣтъ! — съ хитрой улыбкой заявляетъ котелокъ послѣ удаленія метлы и, порывшись въ карманѣ, вытаскиваетъ губную гармонику.

— Го-го-го! — перекатывается съ одного берега на другой здоровый хохотъ. На сценѣ разыгрывается цѣлая феерія. Передникъ гоняется за котелкомъ, тычетъ его въ спину метлой и послѣдовательно отнимаетъ у него гармонику, небольшую балалайку, рожокъ. Наконецъ, у музыканта остался послѣдній рессурсъ — свистокъ.

— Ты зачѣмъ свистишь? — грозно спрашиваетъ передникъ. — Здѣсь нельзя свистѣть!..

— Это не я! — невиннымъ голосомъ оправдывается котелокъ. — Это господинъ городовой!

И онъ указываетъ рукой въ толпу, гдѣ дѣйствительно стоитъ блюститель порядка.

Восторгъ слушателей достигаетъ апогея. Передникъ однако не вѣритъ и принимается обыскивать дерзкаго музыканта. Но тотъ прикалываетъ свой свистокъ къ спинѣ сѣраго пиджака, тотчасъ же припадаетъ къ нему губами и извлекаетъ еще болѣе рѣзкій свистъ. Передникъ вздрагиваетъ, кидается въ сторону. Обыскъ начинается снова съ такимъ же безуспѣшнымъ результатомъ и неожиданными взрывами свиста. Въ концѣ концовъ секретъ открывается, и начинается грандіозная потасовка, въ результатѣ которой оба клоуна падаютъ на землю и, барахтаясь, выкатываются за дверь.

На сценѣ появляется господинъ во фракѣ, который начинаетъ играть парой бутылокъ.

— Будетъ! — кричитъ голосъ изъ кучки заводскихъ ребятъ. — Видимъ: умѣешь!..

Публика сердится.

— А ты что умѣешь? — саркастически спрашиваетъ чуйка. — Возьмешь двѣ бутылки да выпьешь изъ одной и изъ другой.

— Выпью, да не на твои! — огрызается голосъ.

Начинается ссора, но артистъ съ бутылками уходитъ за дверь. Толпа приходитъ въ движеніе и разъединяетъ спорящихъ. Мальчишки опять съ гиканьемъ бросаются къ открытой сценѣ, гдѣ представленіе должно возобновиться, но значительная часть зрителей уходитъ черезъ Кадетскій мостъ на другой островъ, гдѣ помѣстился звѣринецъ, увѣшанный раскрашенными картинами охотъ и сценъ дрессировки. Предъ звѣринцемъ давка. Партія колтовскихъ ребятъ затѣяла драку, и на землѣ уже валяются лохмотья разорванной одежды. Слѣва и справа раздаются свистки, очень похожіе на тѣ, которые недавно звучали на эстрадѣ. Нѣсколько лицъ разбито въ кровь, одного уже уводятъ въ участокъ, но драка продолжается. Женщины визжатъ и разбѣгаются въ стороны.

А въ звѣринцѣ идетъ представленіе. Оттуда вырываются рукоплесканія и крики: «Браво!»

Со стороны проспекта прилетаютъ порывы вѣтра и приносятъ облака сухой пыли, осыпающія деревья и людей. Толпа начинаетъ расходиться. Зато всѣ ближайшіе къ парку трактиры переполняются. Пьяные попадаются всюду, какъ будто людская волна, профильтрованная сквозь учрежденія общества трезвости, уже въ самыхъ воротахъ мгновенно пріобрѣла еще большую насыщенность…

1899 г.

Налѣво театральный залъ, направо — открытая сцена. А у входа передъ куполомъ рогатки, длинныя, извилистыя. Если хочешь войти, такъ заплати гривенникъ. Справляюсь у сторожа:

— Сколько сегодня прошло?

— 22,800 человѣкъ.

Все это платные, а, кромѣ того, есть и безплатные. Снаружи на всѣхъ скамейкахъ и на перекладинахъ рѣшетокъ сидятъ мальчишки и подстерегаютъ удобный случай. Городовые ихъ гонятъ, но они возвращаются назадъ, какъ воробьи. И мало-по-малу, одинъ по одному, они забираются внутрь какими-то задними, неизвѣстными путями, какъ будто сквозь стѣны просачиваются. А на улицѣ на ихъ мѣсто приходятъ новые, и эта молчаливая осада продолжается до полуночи, до самаго разъѣзда.

23,000 человѣкъ. Это все взрослое населеніе большого губернскаго города. Впрочемъ, сюда пришла только молодежь, отборные люди, мужчины и женщины, ибо для того, чтобъ переносить такую тѣсноту и такую атмосферу, нужно имѣть крѣпкіе локти и здоровыя легкія.

Хлѣба и зрѣлищъ!.. Полуторамилліонный городъ въ будніе дни ищетъ работы и хлѣба насущнаго, а по праздникамъ жаждетъ зрѣлищъ. Всѣ цирки и дешевые театры, народныя гулянья, полторы сотни кинематографовъ — переполнены публикой. Я только что былъ въ Петровскомъ паркѣ. Тамъ тысячи народу въ сумеркахъ, подъ мелкой изморозью, толпятся на версту и жадными глазами слѣдятъ за яркоосвѣщенной сценой. На сценѣ какая-то драка, но разстояніе почти астрономическое, и клоуны мелькаютъ, какъ будто фигуры на лунѣ. Но публика довольна и весело хохочетъ и даже рукоплещетъ, невѣдомо чему.

Тамъ, по крайней мѣрѣ, не требуютъ платы; здѣсь, подъ кровлей Народнаго дома не лучше, если не хуже. Въ переднемъ залѣ давка такая, какъ въ церкви или на парадѣ. Некуда двинуться, всѣ стоятъ плечомъ къ плечу, вздыхаютъ и потѣютъ, обмахиваются платками и шапками и отъ нечего дѣлать разсматриваютъ куполъ. На куполѣ географическія карты. Надписи крупныя, границы почти допотопныя. Вотъ Оранжевая республика, — она еще не покорилась англійской коронѣ, и желтый Сахалинъ еще не запачканъ до пояса сѣрой японской краской.

Двери театральнаго зала закрыты наглухо. Повсюду красуются аншлаги: «билеты проданы». И страшно даже подходить близко.

Оттуда несется глухой гулъ, какъ ропотъ морского прибоя. И на безплатныхъ мѣстахъ галлерей люди повисли кистями и гроздьями, сцѣпились вмѣстѣ, какъ пчелы; сдавили другъ друга и стали многогранными, какъ живые соты.

На узкихъ лѣсенкахъ прибиты надписи: «Стоять запрещено», но каждый проходъ, и спускъ, и подъемъ, набиты спинами, тѣсно сжатыми, темными, ровными. И въ каждомъ закоулкѣ, и даже на перилахъ, влюбленныя группы. Тщетно служитель вопіетъ: «Господинъ военный, сойдите внизъ». Господинъ военный не слушаетъ. Онъ вошелъ клиномъ между двухъ дѣвицъ, и поддерживаетъ ихъ руками съ правой и лѣвой стороны и пожираетъ глазами… Какъ имъ сойти внизъ? Развѣ грохнуться вмѣстѣ черезъ перила на полъ…

Дѣвицъ множество, всѣхъ сортовъ и всѣхъ профессій. И какъ всегда, поражаютъ лица блѣдныя, истощенныя и все же красивыя, ибо среди петербургскихъ работницъ много красивыхъ. На улицахъ столицы смѣшались выходцы всѣхъ племенъ и всѣхъ областей. И возникаетъ новая раса, полуголодная, анемичная, но съ тонко очерченнымъ лицомъ, съ большими вдумчивыми глазами.

Вотъ портнихи, конторщицы, горничныя. Ихъ легко различать по рукамъ. Ибо у портнихъ руки тонкія, бѣлыя, а пальцы жесткіе, а у кухарокъ и горничныхъ руки грязныя, крѣпкія и пальцы красные.

Мальчишки шныряютъ кругомъ. Вотъ этотъ, пожалуй, карманникъ. Онъ наткнулся на сосѣда, какъ будто невзначай, разставилъ руки и отскочилъ въ сторону. Два слесаря протискиваются мимо. У нихъ руки въ рубцахъ; сажа и масло плохо отмыты съ лица. Вотъ прошелъ парикмахеръ и гордо пронесъ художественно изваянный проборъ. А сзади прошелъ молодой малый въ рыжемъ парикѣ несообразнаго вида. Это послѣдніе отзвуки старинныхъ святочныхъ харь и веселыхъ переодѣваній.