Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Да, я слышал что этотъ нѣмецъ-управляющій ему всѣмъ былъ обязанъ.

— Помилуйте! выручилъ изъ тюрьмы, заплатилъ за него долги, поставилъ на ноги, далъ мѣсто съ хорошимъ жалованьемъ, а онъ, вмѣсто благодарности, обобралъ его.

— Такъ это уже достовѣрно, что обобралъ?

— Достовѣрно, что употреблялъ во зло довѣріе адмирала, что затратилъ много, втянулъ его въ долги; но мы еще не знаемъ, насколько и до какой степени; только все это очень подозрительно, вотъ отчего адмиралъ за недѣлю до смерти уничтожилъ довѣренность. Безъ особо важной причины онъ бы этого не сдѣлалъ. Давно ли вы видѣли Серафиму Павловну? Я вотъ уже недѣлю, за множествомъ требъ и занятій, не видалъ ея.

— Я былъ у нихъ вчера, — отвѣчалъ Казанскій. — Какъ вамъ сказать: все то же, сидитъ, какъ истуканъ, почти не пьетъ и не ѣстъ, не плачетъ, точно окаменѣла, и ничего съ ней не подѣлаешь. Дѣти безсильны. На вопросы отвѣчаетъ односложно, слезы дѣтей видитъ спокойно, какъ-то равнодушно. Намедни Сергѣй бросился къ ней, сталъ передъ ней на колѣни и зарыдалъ. Она спокойно, холодно отстранила его рукою, и лицо все то же: ни кровинки въ немъ, точно застыло оно, помертвѣло какъ-то. Словомъ, все то же.

— Хотя бы занялась чѣмъ-нибудь, — замѣтилъ отецъ Димитрій.

— Ее просили о томъ, она согласилась: вяжетъ теперь какое-то вязанье, вяжетъ машинально.

— Дочери съ нею?

— Настолько, насколько возможно. Она часто проситъ, чтобы ее оставили одну; дѣти очень огорчаются, а дочери даже, въ особенности Глаша, раздражены.

— Отчего? Развѣ они не понимаютъ, что мать ихъ сразилъ такой ударъ, что она не можетъ опомниться? Хорошо, что не умерла, — сказалъ отецъ Димитрій.

— Въ ихъ лѣта трудно понять, а Серафима Павловна иногда сама не отдаетъ себѣ отчета въ томъ, чтò говоритъ, — сказалъ Степанъ Михайловичъ.

— Говоритъ не она, — возразилъ отецъ Димитрій, — говоритъ ея великое горе, а вы знаете, характера и энергіи въ ней никогда не было.

— Какой характеръ! — воскликнулъ Степанъ Михайловичъ. — Она какъ малое дитя, доброе, но неразумное. А теперь она глава семьи. Какъ она поведетъ семью?

— Ну, это ужъ Божья воля, — сказалъ, помолчавъ, отецъ Димитрій, — все въ Его рукахъ, и Онъ наставитъ сиротъ, если они сами Его не забудутъ. Онъ направитъ ихъ на путь истинный. Вы какъ полагаете?

— Я? Право, не знаю, какъ, гдѣ они устроятся. Ракитинъ говоритъ, что прежде возвращенія изъ деревень Андрея Алексѣевича Безроднаго ничего рѣшить нельзя. Во всякомъ случаѣ я не оставлю Боръ-Раменскихъ, пока Сергѣй не вступитъ въ университетъ. Я обѣщалъ покойному сдѣлать для его дѣтей, что могу.

— Да, онъ имѣлъ какое-то предчувствіе, — сказалъ отецъ Димитрій.

— Нѣтъ, этого я не замѣтилъ, но когда онъ сбирался за границу, во время болѣзни Вани, — бѣдный Ваня, какой былъ милый мальчикъ! — онъ поручалъ мнѣ Сергѣя, и я тогда пообѣщался ему и ужъ, конечно, теперь исполню обѣщаніе.

— Ну, прощайте, добрѣйшій Степанъ Михайловичъ да благословитъ васъ Господь за ваше доброе сердце и ваши благія намѣренія. Я пойду къ Ракитинымъ, навѣщу бѣдную Серафиму Павловну.

— Дѣйствительно, бѣдная, — сказалъ Казанскій, ужъ больше такого несчастія и вообразить трудно. Потерять сына любимаго и мужа, да какого? друга и отца, покровителя, нѣжнѣйшаго — ужасно! Она жила за нимъ, какъ за каменною стѣною, и кромѣ ласки и угожденія ничего не видала, а теперь…

— Но не все же Господь отнялъ у ней, — сказалъ отецъ Димитрій, — у ней дѣти, добрыя дѣти и друзья.

— Не знаю, какъ вамъ сказать; сынъ у ней дѣйствительно рѣдкій, но одна дочь ужъ очень холодна, а другая строптива и безмѣрно горяча. Зато друзья рѣдкіе, это правда!

— Ракитины-то? воскликнулъ отецъ Димитрій.

— Да, полны вниманія, ласки; они окружили ее такою любовью, такими попеченіями, такою заботливостью, какихъ и у близкихъ родныхъ не часто встрѣтишь. А ужъ дочка ихъ — это сокровище! не отходитъ отъ Серафимы Павловны, такъ и сидитъ у ея ногъ на скамеечкѣ и разсказываетъ, и читаетъ, и развлекаетъ, пока ей она позволяетъ.

— Какъ?

— Да, часто бываетъ, что Серафима Павловна всѣхъ гонитъ отъ себя, говоря, что всѣ ей въ тягость, и что она, оставшись одна, должна жить одна. Это какъ бы пунктъ помѣшательства. Она часто говоритъ вполголоса: „Одна!.. Одна…“ а Глаша вскакиваетъ тогда изъ комнаты матери, будто ужаленная.

— Ей надо объяснить, вразумить!

— Глашѣ-то! Ну, это трудно. Вы вотъ поговорите съ своей умницей Таней; она не мало билась съ Глашей, и ничего не добилась; ко всему этому жестокому несчастію присоедините семейный разладъ. Вѣра оскорблена, Глаша раздражена, Сережа сраженъ — и всѣ безутѣшно плачутъ; а мать, мать ужъ не мать, а больная женщина, убитая скорбью.

— Надо потерпѣть, время излѣчиваетъ все, — сказалъ священникъ.

— Не все, отецъ Димитрій. Конечно, скорбь, самое отчаяніе со временемъ стихнутъ и превратятся въ горе и печаль, но семейное согласіе народится ли?

— Будемъ надѣяться, что найдутъ они со временемъ и семейное согласіе, — сказалъ печально отецъ Димитрій. — Кажется, кромѣ согласія, у нихъ ничего иного не осталось, а горе — учитель хотя суровый, но искусный. Горе выучиваетъ всѣхъ и всему.

— Когда не озлобляетъ, — сказалъ Степанъ Михайловичъ прибавилъ: — бѣдныя дѣти! несчастное семейство!

Черезъ двѣ недѣли послѣ этого разговора Сидоръ Осиповичъ извѣстилъ отца Димитрія, что онъ проситъ его, какъ опекуна, прійти на совѣщаніе, и пригласилъ также въ качествѣ друга дома Степана Михайловича Казанскаго. Андрей Алексѣевичъ возвратился съ вѣстями недобрыми, и Ракитинъ желалъ обсудить, какія должно принять мѣры, чтобы спасти хотя часть состоянія Боръ-Раменскихъ. Въ назначенный день въ залѣ дома Боръ-Раменскихъ сошлись Ракитинъ, отецъ Димитрій, Безродный и Казанскій. На столѣ лежали большія, расходныя книги, вѣдомости изъ деревень, различныя бумаги по залогамъ имѣній и векселя. Когда всѣ сѣли, Ракитинъ началъ говорить:

— Андрей Алексѣевичъ привезъ вѣсти поистинѣ жестокія для семейства адмирала. Выслушайте его, а потомъ посовѣтуемся сообща, чтò предпринять.

— Я нашелъ имѣнія разоренными, — началъ Андрей Алексѣевичъ, — все, что могло быть продано — продано или запродано. Въ Екатеринославскомъ имѣніи былъ падежъ скота и два пожара; хлѣба нѣтъ, магазины пусты. Въ Воронежскомъ имѣніи все продано, не только хлѣбъ, но и скотина: коровы, овцы и лошади. Управляющій продалъ даже полы и накаты съ потолковъ господскаго дома. Фабрика, имъ устроенная, — одно мошенничество. Она не идетъ, она стоитъ; дорогія машины, выписанныя изъ Бельгіи, свалены въ амбарѣ, за нихъ не доплачена большая сумма. Кромѣ того, управляющій, имѣвшій полную довѣренность, забралъ громадныя суммы у купцовъ и торговцевъ, и съ ними скрылся. Обязательствъ на имя адмирала множество. Я полагаю, что если привести въ извѣстность часть долгу и на сколько есть собственности — долговъ будетъ больше. Всѣ документы здѣсь; не угодно ли взглянуть.