Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Нелегко это, — возопилъ Сережа.

— Знаю; чтò жъ дѣлать? Терпи, жди!

— Ждать! Чего? Душа моя изболѣла, измученъ я всѣмъ этимъ. И не съ кѣмъ слова сказать по душѣ: Глаша помогаетъ мнѣ, когда дѣло идетъ о практической сторонѣ домашней жизни, но она иная, чѣмъ я; и думаетъ и судитъ иначе.

— И это я знаю, она практична, конечно, не зла, даже добра, но въ ней недостатокъ чувствительности и еще больше деликатности. Женскаго мало!

— Ужъ не знаю, право, — сказалъ Сережа, — только очень мнѣ тяжело.

На него нашло уныніе и усталость, и послѣ ухода Казанскаго онъ сѣлъ въ большое кресло, принадлежавшее еще отцу его, и задумался. Онъ вспомнилъ слова отца, его приказанія, вспомнилъ брата, его просьбы, завѣтъ обоихъ, ему оставленный — любить, беречь, охранять мать, и сила духа для исполненія этой мудреной задачи возвратилась къ нему. Къ его великому успокоенію именно въ этотъ день пріѣхали къ нимъ изъ деревни отецъ Димитрій съ дочерью. Глаша возликовала, Серафима Павловна тоже была довольна — она жаждала, не отдавая себѣ въ томъ отчета, всякаго развлеченія и тоже любила кроткую и умную Таню, которая, не переча никому, умѣла какъ-то все сгладить и согласить. Серафима Павловна, какъ барка, руль которой унесло волнами, носилась туда и сюда по струящейся водѣ, носимая дуновеніемъ вѣтра, зыбь толкала ее и вкривь и вкось.

— Какъ поживаешь, Сережа? сказалъ отецъ Димитрій, входя въ его комнату. — Я привезъ и Таню и оставлю ее у васъ дня на три. Ну, чтò у васъ новаго?

— Ничего, все старое — тоска и горе! сказалъ Сережа.

— Какъ быть! сказалъ священникъ, — помни слово Спасителя: Да будетъ воля Твоя. Покорись! Молись!

— Я не ропщу, — сказалъ Сережа, — но я совсѣмъ не знаю, что дѣлать и какъ быть?

— Да съ чѣмъ? спросилъ отецъ Димитрій.

— Съ деньгами!

— Что ты говоришь? Какъ, съ тремя тысячами пенсіи и еще маленькой суммой съ небольшого капитала, въ этомъ домикѣ, безъ лошадей и съ маленькой прислугой, не прожить безъ всякихъ лишеній!..

— Очень трудно: maman не имѣетъ понятія о томъ, сколько мелочи пожираютъ денегъ. Она привыкла жить иначе. Ей необходимо то то, то другое, и чтò дорого, чтò дешево, она не знаетъ. Она и кушать просто не можетъ. Ей надо особыя блюда, тонкія; кухарка ей ихъ приготовить не умѣетъ. Я не знаю, чѣмъ ее кормить; она положительно бываетъ голодна и съѣстъ кусокъ хлѣба охотнѣе, чѣмъ стряпню кухарки. А ея чулки, башмаки, платья — это все дорогое и покупается въ лучшихъ магазинахъ.

— Въ практическомъ отношеніи она всегда была дитя, — сказалъ отецъ Димитрій, — о экономіи не имѣетъ понятія, это конечно.

— Maman постоянно говоритъ о экономіи и желаетъ соблюдать ее. Она иногда не позволяетъ купить кренделя къ чаю, а онъ стоитъ три копейки, а когда Соня пріѣзжаетъ съ матерью пить чай, maman посылаетъ за конфетами и фруктами. Теперь Вѣра собирается выѣзжать: надо туалеты, — гдѣ я ихъ возьму?

— Отдай весь расходъ матери, тогда, быть можетъ, она увидитъ, куда идутъ деньги, и укоротитъ ненужные расходы; это единственное средство.

— Мѣсяцъ назадъ она хотѣла всѣмъ сама заняться, но увидѣвъ, что денегъ мало, заплакала, ушла и ужъ больше не говорила о веденіи хозяйства.

— Однако, надо…

— Maman не пойметъ, повѣрьте, даже нравъ ея измѣнился, она стала раздражительна, обидчива и требовательна.

— Съ горя это часто бываетъ. Горе невмоготу, и отъ него, при безсиліи, является раздражительность, капризы… Потерпи, это пройдетъ. Уступать надо, не прекословить.

— Сохрани меня Боже! я знаю: надо беречь, любить, повиноваться, но мнѣ для этого надо имѣть больше денегъ. Я ищу работы.

— Но какой? спросилъ отецъ Димитрій, — ты самъ еще учишься; мѣсто взять нельзя.

— Я разсчитываю найти переводы, возьмусь записывать лекціи, если дадутъ. Не я первый, не я послѣдній; я вижу, какъ трудятся совсѣмъ бѣдные товарищи, для которыхъ три тысячи доходу были бы богатствомъ. А они только желаютъ прилично одѣться и содержать мать, сестеръ. Если они могутъ, то и я могу. Весь вопросъ въ томъ, чтобы найти работу.

— Богъ въ помощь! сказалъ отецъ Димитрій, вздыхая. — Къ сожалѣнію, я не могу помочь тебѣ, у меня въ Москвѣ знакомыхъ почти нѣтъ, я самъ сельскій, небогатый священникъ.

— Степанъ Михайловичъ обѣщалъ, но я теперь хотѣлъ бы поговорить съ вами о сестрахъ. Глаша хотя неровна — нынѣ добра, завтра взбалмошна — но подъ вліяніемъ Тани и слезъ матери бываетъ и сердечна; но Вѣра приводитъ меня въ уныніе. Она всегда была холодна, а теперь стала безсердечна, себя отъ насъ отрѣзала, ходитъ по дому мрачнѣе ночи и ни въ чемъ не принимаетъ участія. Она сбирается выѣзжать въ свѣтъ, съ теткой княжной Алмазовой, и говоритъ, что постарается поскорѣе выйти замужъ за богатаго. Каково это слушать?

— Она говоритъ съ досады, — сказалъ отецъ Димитрій примирительно. — Не обращай особеннаго вниманія на ея слова; когда посватается женихъ, ея недостойный, — она не пойдетъ.

— Не знаю, — отвѣчалъ Сережа, — она какъ будто помѣшалась на одномъ: на богатствѣ. Она говоритъ: деньги дороже всего, счастіе въ нихъ, и на нихъ все купить можно.

— И на нихъ все купить можно, — повторилъ съ ироніей отецъ Димитрій, — и спокойствіе, и здоровье, и привязанность. Такъ ли?

— Она говоритъ, что безъ любви и привязанности прожить можно, а ей надо прежде всего большой домъ, экипажи, туалеты, собранія…

— Это она воображаетъ теперь, потому что имѣетъ привязанность и любовь матери, брата и сестры.

— Ну, сестры не дружны, — сказалъ Сережа.

Оба замолчали. Печально было ихъ положеніе.

— Поговорите съ ней.

— Поговорю, но кто пошелъ по такой дорогѣ, тотъ не слушаетъ увѣщаній; опытъ научитъ, только эта наука горька. Потерпи, милый другъ! гляди не на тяжелую сторону жизни, а на отрадную.

— Гдѣ же отрадная? спросилъ Сережа съ горечью.

— Какъ гдѣ? возразилъ отецъ Димитрій. — Мать твоя жива, здорова, Господь спасъ ее отъ тяжкой болѣзни, она любитъ тебя. У тебя есть кровъ, есть вѣрный кусокъ хлѣба, есть сестры, о которыхъ ты обязанъ пещись, и которыя позднѣе оцѣнятъ твою любовь. Да уже въ сознаніи исполненія долга есть утѣшеніе, есть отрада, есть внутреннее спокойствіе — первѣйшее благо. Не падай духомъ. Трудись, люби, Богъ не оставитъ тебя. Свѣтъ не безъ добрыхъ людей; у тебя и теперь есть вѣрные друзья, наживешь и другихъ и общее уваженіе. Помни, что я скажу тебѣ, — я старъ, и говоритъ съ тобою моя опытность, — кто добръ, у того всегда будутъ друзья, будетъ и довольство; ибо, по словамъ великаго пѣснопѣвца царя Давида, состарѣлся и не видѣлъ сына праведника, просящаго хлѣба. Твой отецъ былъ истинно добрый человѣкъ, милостивый христіанинъ былъ, много добра дѣлалъ — за его добродѣтели Господь не оставитъ васъ.

— Вѣра говоритъ: изъ друзей, не шубу шить! повторилъ Сережа, котораго поразилъ послѣдній разговоръ съ сестрою.