Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

Сережа молчалъ.

— Что же вы молчите? перешла она на „вы“, такъ какъ ихъ задушевное настроеніе тоже прекратилось и окончилось простымъ разговоромъ. — Что съ вами? Ужели вамъ стыдно, что у васъ нѣтъ денегъ и надо доставать ихъ работой? Вѣдь это малодушіе или ограниченность и низменность понятій. Стыдиться работы, чтобы успокоить мать! Даже и сказать это дико. Вчера еще мама говорила это и приводила въ примѣръ моего отца, всѣми уважаемаго, а онъ сдѣлалъ свое состояніе, работая на пріискахъ; мама вспоминала и о своей бѣдности до замужества.

— Отчего ваша мать говорила обо мнѣ? спросилъ Сережа, и сердце его забилось: неужели онъ былъ такъ бѣденъ и такъ жалокъ, что о немъ шли толки? При этой мысли онъ покраснѣлъ. Соня поняла его.

— Чтò вы? Мама говорила не о васъ. Она любитъ васъ; она очень о васъ высокаго мнѣнія, какъ о молодомъ человѣкѣ, обѣщающемъ много хорошаго. Она говорила это моему брату, которымъ она недовольна. Ахъ, Сережа! вотъ вы ищете работы, а онъ… вѣдь у насъ горе немалое!

— Что такое? спросилъ встревоженный ея тревогой Сережа.

— Анатоль, — сказала она со слезами на глазахъ, — очень плохо учится, денегъ же тратитъ очень много; свелъ какія-то знакомства, которыя не нравятся моей матери и отцу. Онъ постоянно либо въ театрѣ, либо на вечерѣ, на бѣгахъ и Богъ вѣсть гдѣ. Папа хотя и выговариваетъ Анатолю и уже начинаетъ быть имъ недоволенъ, но, говоря съ мама, заступается за него и надѣется, что Анатоль выдержитъ экзаменъ; а что онъ хочетъ повеселиться, онъ въ томъ большой бѣды не видитъ. А мама видитъ; она разстроена. Она знаетъ, что Анатоль надѣлаетъ долговъ, и боится, чтобы все это не кончилось худо, когда папа о томъ узнаетъ. Онъ всегда боялся долговъ и взялъ съ Анатолія честное слово, что онъ въ долги не войдетъ. Анатоль далъ его, а не сдержалъ. Сережа! честнаго-то слова не сдержалъ! Ахъ, какъ счастливо жили мы въ Иртышовкѣ, а вы въ Знаменскомъ, а теперь!.. А когда я вспоминаю о Ванѣ и о вашемъ, о твоемъ отцѣ, Сережа, горько какъ!..

Двѣ крупныя слезы скатились по щекамъ Сони. Сережа былъ глубоко тронутъ. Оба они молчали.

— Да, хорошее было тогда время! промолвилъ онъ.

— Хорошее, — повторила Соня. — Будемъ надѣяться, что придутъ лучшіе дни, а пока постараемся переносить съ бодрымъ духомъ наши печали.

— Я спрошу нынче же у товарищей, нѣтъ ли переводовъ или чего другого; записывать, составлять лекціи я могу. А если я и этого не найду, то я рѣшился.

Онъ взглянулъ на Соню и сказалъ вдругъ:

— Нѣтъ, ужъ я все скажу тебѣ, во всемъ признаюсь.

Она посмотрѣла на него испуганно.

Ужели и онъ, и Сережа, надѣлалъ долговъ, хотя и по другой причинѣ, но все равно: — мать и отецъ вселили въ нее отвращеніе и страхъ къ долгамъ. Но Соня не сказала ни слова и глядѣла въ глаза Сережи вопросительно. Его смущеніе пугало ее.

— Я рѣшился, — повторилъ онъ, — и если не найду переводовъ, буду давать уроки. Чтò жъ? Въ этомъ нѣтъ ничего предосудительнаго, когда для матери надо достать денегъ. Признаюсь, не особенно пріятно быть репетиторомъ лѣнтяевъ, обивать пороги переднихъ.

— Сережа, Сережа! воскликнула она, — какой ты милый! это не предосудительно, а почтенно. Сережа, я, если можно, люблю васъ за это вдвое, я уважаю тебя, милый Сережа, и горжусь тобою. Трудись для матери, и будетъ съ тобою благословеніе Божіе и уваженіе людей.

— Не всѣхъ, — сказалъ Сережа, — начиная съ сестеръ и матери. Сохрани Боже, если онѣ узнаютъ. Мама и сестры сочтутъ это постыднымъ для Боръ-Раменскаго, человѣка древней фамиліи, для сына адмирала, героя войны Крымской. Я знаю, я знаю, но что же мнѣ дѣлать, я не могу иначе.

— Но вѣдь это предразсудокъ и самый глупый.

— Можетъ-быть, но онѣ заражены имъ. Скажутъ: съ указкой по домамъ ходить, прилично ли? Возможно ли? Мало ли чего не скажутъ…

— Пусть говорятъ.

— Однако, если мама…

— Надо сдѣлать такъ, чтобы она не знала; мать твоя не молода, у ней понятія другія, и потому ты долженъ не безпокоить ее, — прибавила Соня, деликатно ограждая мать Сережи отъ его и своего осужденія.

— Я такъ и сдѣлаю. Да и кто же ей скажетъ? Я буду давать уроки подъ другимъ именемъ, для большей осторожности и избѣжанія разспросовъ, а то не оберешься вопросовъ: и почему и какъ Боръ-Раменскій даетъ уроки, — а все это скучно и непріятно.

— Конечно, — сказала Соня задумчиво.

— А теперь прощайте, дорогая моя сестрица. Пришелъ къ вамъ холодный и голодный нравственно, ухожу согрѣтый и напитавшійся хлѣбомъ духовнымъ. Спасибо вамъ, милая.

— На здоровье, — сказала она улыбаясь.

Сережа прошелъ къ Ракитину и напомнилъ ему, что черезъ нѣсколько дней настанетъ первое число мѣсяца, и что онъ немного до срока пришелъ за деньгами, что онѣ ему нужны, такъ какъ мать сама хочетъ заняться хозяйствомъ.

Ракитинъ взглянулъ съ удивленіемъ.

— Какъ же это? Вѣдь она въ этомъ дѣлѣ ничего не смыслитъ, — сказалъ онъ.

— Да, но отецъ Димитрій ей тоже совѣтовалъ.

— Напрасно, — сказалъ Ракитинъ.

— Я не могу противорѣчить матери; ей такъ угодно, — замѣтилъ Сережа. — Я долженъ исполнять ея волю.

— Безъ сомнѣнія, — сказалъ Ракитинъ, — только это поведетъ къ слезамъ и лишней печали. Мнѣ не денегъ, вашихъ денегъ, — прибавилъ онъ поспѣшно, — жаль, но жаль ее. Сережа, вы однако не мучьте себя напрасно, деньги будутъ. Вѣдь тутъ не тысячи потребуются, все дѣло окончится сотнями.

— Но въ нашемъ положеніи, — сказалъ Сережа, — сотни значатъ больше, чѣмъ другому тысячи.

— Во всякомъ случаѣ, вы не тревожьте себя. Я не допущу васъ до затрудненій денежныхъ. Мнѣ это ничего не стоитъ.

— Сидоръ Осиповичъ, — сказалъ Сережа твердо, — благодарю васъ отъ всего сердца за все, что вы для насъ сдѣлали, я никогда этого не забуду, но вашихъ денегъ мнѣ не надо. Не обманывайте меня. Я до сихъ поръ до точности не знаю нашихъ доходовъ, но вы не въ правѣ давать мнѣ свои деньги. Не ставьте меня въ затруднительное положеніе.

— Будьте спокойны, — отвѣчалъ Ракитинъ: — когда вы достигнете совершеннолѣтія, а этого ждать не долго, всѣ счеты будутъ вамъ сполна представлены, а теперь довѣрьтесь мнѣ. Я еще остался вамъ долженъ за продажу заливныхъ луговъ на Окѣ. Возьмите эти триста рублей серебромъ и помните, что моими поступками въ отношеніи къ вамъ руководитъ воля отца вашего. Я помню всякое его слово и поступаю, какъ онъ желалъ.

Сережа взялъ деньги, бережно, почти съ уваженіемъ, положилъ ихъ въ свой бумажникъ, потомъ въ боковой карманъ и застегнулъ мундиръ на всѣ пуговицы. Деньги эти представляли для него благосостояніе дома, спокойствіе матери и относительное довольство сестеръ.

Когда Сережа простился съ Ракитинымъ, этотъ сѣлъ къ столу и задумался — и не весела была дума его. Онъ сравнивалъ сыновей съ Сережей и тяжело вздохнулъ.