Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Триста на всю семью, — думалъ Ракитинъ, — а мой баловень истратилъ 600 въ мѣсяцъ на одного себя. Нѣтъ, я долженъ положить конецъ такой расточительности!

— Вотъ, милая, — сказалъ Сережа матери, цѣлуя ея руку и подавая ей пакетъ съ деньгами, — эти деньги на мѣсяцъ, сказали опекуны. Если вамъ прискучитъ хозяйство, или вы будете чувствовать утомленіе, скажите. Мы сейчасъ, Глаша и я, примемся за дѣло и избавимъ васъ отъ хлопотъ.

— Нѣтъ, какъ можно, — отвѣчала Серафима Павловна, — я теперь осталась одна и обязана трудиться для семьи. Ужъ теперь я не могу, какъ прежде думать о себѣ, своемъ комфортѣ и удовольствіи, гдѣ ужъ такой убитой горемъ женщинѣ… Все потеряла! Все и сына и мужа. Одна! Одна!

— Да нѣтъ же, мамочка, у. васъ есть дѣти, замѣнить они не могутъ, но любятъ, обожаютъ васъ, готовы для васъ на все.

— а, на все — на словахъ, а пустяковъ сдѣлать не можете! Между собою не ладите. Вѣру отъ себя отрѣзали. Я этого не хочу.

Онъ боялся раздражить ее, сказавъ, что Вѣра сама отстранилась, и потому молча поцѣловалъ ея руку и сказалъ:

— Вы приказывали о каретѣ, она заказана и будетъ у подъѣзда, какъ вы сказали, въ три часа.

— Ну, вотъ и прекрасно, — отвѣтила она совсѣмъ на иной ладъ, быстро переходя мыслію на иные предметы. — Надѣюсь, что платье Вѣры будетъ удачно. Я сама отвезу ее къ кузинѣ-княжнѣ. Княжна безъ ума отъ Вѣры, находитъ ее прелестной, да и въ самомъ дѣлѣ Вѣра хороша собою: высока, стройна, бѣла, румянецъ во всю щеку, косы, ну косы… да это прелесть. Я ни у кого такихъ косъ не видала — развѣ у себя… да (она улыбнулась), въ молодости густая коса моя падала до колѣнъ, и вашъ папа такъ восхищался ею!

Она опять вздохнула, и лицо ея приняло мгновенно печальное выраженіе.

— Сережа, пошли за моей портнихой, пусть подмастерье, главная dame de magazin придетъ ко мнѣ завтра. Я должна заказать платья для Вѣры. О себѣ я ужъ не думаю; я ужъ никогда ничего не буду носить кромѣ чернаго шерстяного платья, вѣчный трауръ. Но мои платья — fanées — завяли (перевела она буквально), а мнѣ надо и шляпку и чепцовъ. Пусть Глаша закажетъ; нѣтъ, я сама закажу, пусть привезутъ на домъ — я выберу.

Сережа выслушалъ все это не безъ тревоги; у него на умѣ вертѣлась неотвязная мысль, на сколько хватитъ денегъ, которыя онъ отдалъ матери.

Вечеромъ въ небольшой гостиной за чайнымъ столомъ сидѣли обѣ сестры и братъ. Мать не выходила пить чай съ ними, она оставалась въ своемъ кабинетѣ.

— У кого вы были утромъ? спросила Глаша у Вѣры.

— Только у родныхъ и у князя, конечно. Съ какимъ почтеніемъ онъ принялъ maman, провожалъ ее до передней, поцѣловалъ руку. Онъ сюда пріѣдетъ — онъ сказалъ. Чистый срамъ! Вѣдь у него домъ — дворецъ, а это — конура. Самъ онъ маленькій, а важности напустилъ на себя цѣлую сажень, право.

Всѣ засмѣялись.

— Родные всѣ, въ особенности тетушка Алмазова, высокая, статная, величавая, совсѣмъ grande dame, очень мною восхищалась и сказала, что будетъ вывозить меня съ удовольствіемъ, que je lui ferais honneur, и что она увѣрена — я сдѣлаю блестящую партію.

— Ну, это еще неизвѣстно, — сказала Глаша не безъ насмѣшки, — и не такія, какъ ты, хорошенькія сидѣли въ дѣвицахъ. Притомъ ты — бѣдная невѣста.

— Что жъ? Велика важность. Это дѣло переходящее: нынче бѣдна, завтра лопатами золото загребать можно. Я же старинной фамиліи; отецъ — заслуженный адмиралъ, пользовался милостію двора. Я надѣюсь тоже быть при дворѣ.

— Такъ и будешь выбирать мужа по мѣркѣ этой?

— Ужъ, конечно, не пойду за простого.

— Je ne veux pas du prostoy, — заговорила Глаша на комическій ладъ.

— Вѣра, — сказалъ Сережа, молчавшій до тѣхъ поръ, — мама приказала послать за модисткой, чтобы заказать тебѣ платья. Отговори ее.

— Это что за фантазія? Я не могу обойтись безъ платьевъ!

— У насъ совсѣмъ нѣтъ денегъ. Я отдалъ матери все, что у меня было на расходы по хозяйству. Сверхъ этой суммы тратить нельзя.

— Но, однако надо. Пойми и ты, что я не могу ѣздить на вечера, не имѣя платьевъ, мнѣ необходимо имѣть, по крайней мѣрѣ, три туалета, меньше невозможно.

— Но, Вѣра, откуда же взять денегъ?

— Занять! Заплатимъ послѣ.

— На это я не согласенъ; чѣмъ я заплачу?

— Я не знаю и знать не хочу. Я не такъ родилась и не такъ была воспитана, чтобы не имѣть приличнаго платья, когда я начинаю выѣзжать въ свѣтъ. Я ношу такое имя, при которомъ должна имѣть, извѣстный моему положенію въ обществѣ, приличный туалетъ.

— Вѣра, но именно при имени туалетъ ничего не значитъ. Ты имѣешь право по рожденію и по заслугамъ отца быть вездѣ; не все ли равно, если ты пріѣдешь въ шелковомъ или въ кисейномъ платьѣ.

— Совсѣмъ не все равно; ты мальчикъ еще и ничего въ этомъ не смыслишь. Я не хочу быть хуже другихъ и не поѣду въ гадкихъ тряпкахъ. Если же ты воображаешь, что можешь запереть меня дома, то ошибаешься. Я скажу опекунамъ, чтобы они выдали мнѣ денегъ на приличную одежду, и maman скажу, она пойметъ и меня поддержитъ. Я роскоши не требую, а только приличнаго туалета.

— Но, Вѣра, разсуди: Ракитинъ и такъ очень много для насъ сдѣлалъ, и ты сама не захочешь одѣваться на его счетъ, — это унизительно. Вотъ ужъ именно съ нашимъ именемъ мы не можемъ жить на чужія деньги.

— Его карманы, — сказала Вѣра съ досадой, — достаточно набиты на нашъ счетъ. Впрочемъ, о Ракитинѣ я съ тобою говорить не стану. Всѣ знаютъ, что всѣ Ракитины въ твоихъ глазахъ священны.

— Да, я ихъ уважаю, да, я имъ благодаренъ, люблю ихъ и не скрываю этого.

— Да и скрыть нельзя, не въ твоей власти, — сказала Вѣра, — это всѣмъ въ глаза бросается.

Вѣра, не дожидаясь отвѣта, ушла; она въ этотъ разъ въ порывѣ досады наговорила много, что не было въ ея привычкахъ, потому что была раздражена. Съ самаго переселенія въ Москву, въ тѣсную квартиру и тѣсную жизнь, въ ея голову забралась одна мысль и совершенно овладѣла ею. Она поставила себѣ цѣлью сдѣлаться опять богатой, чтобы жить, какъ прежде, въ довольствѣ и комфортѣ, и не въ деревнѣ, а въ городѣ, и притомъ, если возможно, въ Петербургѣ. Она жадно слушала разсказы о роскоши, великолѣпіи и удовольствіяхъ Петербурга. Похвалы родныхъ, ихъ отзывы о ея красотѣ, стройности стана, рѣдкой роскоши волосъ, вскружили ей голову и отуманили и такъ уже не сильный отъ природы умъ. Она стала мечтать о богатомъ замужествѣ, какъ объ единственномъ способѣ выйти скорѣе изъ семьи, разоренной до тла, и жить въ свое удовольствіе. Она не помышляла о человѣкѣ, за котораго выйдетъ, которому вручитъ судьбу свою, она положила, что выйдетъ за богатаго и знатнаго и будетъ жить въ Петербургѣ, въ богатомъ домѣ, будетъ давать праздники, а лѣтомъ будетъ ѣздить въ Парижъ или за границу, на воды. Не будучи одарена умомъ и еще меньше сердцемъ, она не могла понять ничего, не только высшаго, но просто разумнаго.