Елизавета Салиас-де-Турнемир - Сережа Боръ-Раменскiй

— Шубу изъ друзей шить нельзя, конечно, но шуба сама сшивается, кто добръ и любимъ, и эта шуба грѣетъ и сохраняетъ. Съ друзьями все легче переносится, ибо сердце согрѣто. Ты не повторяй словъ сестры; если она начнетъ жизнь съ такими понятіями, мнѣ жаль ее. Она испытаетъ всю горечь безрадостной жизни въ пустынѣ, всю пошлость существованія, не согрѣтаго чувствомъ, не освященнаго высшею мыслію. Но прощай! мнѣ пора. Я зайду къ матери твоей и къ Ракитинымъ. Помни же слова мои: примиряй, умѣряй.

— Не говорите Ракитинымъ о нашихъ затрудненіяхъ, я не хочу.

Умный священникъ зорко взглянулъ на Сережу.

— Ужели и ты, — сказалъ онъ, — думаешь, что Ракитинъ…

— Нѣтъ, нѣтъ! воскликнулъ Сережа, — какъ можно? Я ему благодаренъ такъ, что и сказать не умѣю, но онъ и такъ много для насъ сдѣлалъ, и я обязываться еще и еще не хочу.

— Ну, слава Богу.

Умный священникъ благословилъ Сережу и сказалъ съ чувствомъ:

— Да подкрѣпитъ и хранитъ тебя Господь.

И онъ пошелъ въ кабинетъ Серафимы Павловны.

На другой день, когда Сережа бралъ фуражку, чтобы итти въ университетъ, Серафима Павловна въ утреннемъ капотѣ и чепцѣ, траурныхъ, но столь изящныхъ, что могла бы ими похвалиться передъ любой богачкой, вошла къ сыпу.

— Куда? Въ университетъ! Погоди, успѣешь, — сказала она ему. — Я пришла сказать два слова. Я думала о тебѣ нынѣшнею ночью и пришла къ заключенію, что тебѣ надо учиться, и ты не можешь быть хозяиномъ въ домѣ: слишкомъ молодъ, неопытенъ. Притомъ, по несчастнымъ обстоятельствамъ, я осталась главою, chef de famille, — пояснила она по-французски, не безъ напыщенности, — и обязана взять все въ свои руки. Отдай мнѣ кассу и расходныя книги. Вѣдь, я тогда приказывала тебѣ купить ихъ.

Сережа могъ бы разсмѣяться при громкомъ словѣ касса, но ему было не до смѣха. Въ его столикѣ оставалось всего на все 25 копеекъ, да мѣдными грошами около гривны. Книгъ никакихъ онъ не покупалъ, а была тетрадка, въ которую онъ вписывалъ ежедневно расходы дня. Онъ повернулъ умомъ, поцѣловалъ надушенную, обнизанную кольцами руку матери, и сказалъ:

— Я опоздалъ, милая мама! извините меня, я спѣшу и могу получить дурной баллъ.

— Сохрани Богъ, — сказала она, пугаясь, — чтобы мой сынъ и Боръ-Раменскій получилъ дурныя отмѣтки! Иди, иди!

— Я ворочусь къ обѣду, деньги отдамъ вамъ всѣ, какія есть, и поговоримъ, не лучше ли хозяйство начинать съ 1-го числа; впрочемъ, какъ прикажете.

— Стало-быть, черезъ недѣлю? — сказала она: — что же, я согласна. Я готова на трудъ; ужъ нынче я встала ранехонько и одѣлась такъ, чтобы хозяйничать, сдѣлать изъ себя заботливую, аккуратную экономку. Пришла бѣда, — надо ее встрѣтить бодро и покориться обстоятельствамъ.

— Конечно, — сказалъ Сережа, уходя, и думалъ: „Господи! Что же это будетъ такое, и какъ мы изъ всего этого выберемся. Надо во что бы то ни стало найти работу. Отецъ! ты видишь насъ, помоги мнѣ“.

Такъ думалъ Сережа, бѣжавшій изъ-за Москвы-рѣки къ университету. Мелкій, мокрый снѣгъ падалъ хлопьями, холодный вѣтеръ пронизывалъ его насквозь; его студенческая шинель отъ быстрой ходьбы раздувалась и распахивалась, но онъ ничего не чувствовалъ и спѣшилъ, спѣшилъ, самъ того не замѣчая. Онъ никогда не бралъ извозчика, чтобы не истратить на себя лишняго пятиалтыннаго. Изъ университета зашелъ Сережа къ Ракитинымъ, намѣреваясь получить слѣдуемыя ему деньги, но его въ залѣ встрѣтила Соня. Видъ ея поразилъ его; она похудѣла и поблѣднѣла за это послѣднее время; однако онъ ей обрадовался и она ему.

— Господи! воскликнула она, — какъ вы бѣжали, и ноги промокли (она перестала говорить ему „ты“, находя это неприличнымъ), вы вѣрно озябли? Пойдемте въ кабинетъ мама; она дастъ вамъ чаю, — это васъ согрѣетъ.

— Я, право, не знаю, — сказалъ Сережа, смущаясь, какъ пройти по этимъ дорогимъ коврамъ съ моими грязными сапогами; ихъ какъ не отирай, они — мокрехоньки. Вѣдь, я шелъ не къ вамъ, а къ отцу вашему.

— Какъ это любезно, — сказала Соня съ укоризной, мы васъ и такъ видимъ рѣдко; вы насъ совсѣмъ покинули и забыли.

— Ну, ужъ этого никогда быть не можетъ! воскликнулъ горячо Сережа: — но я очень занятъ, очень озабоченъ; кромѣ того, мнѣ надо самому учиться, а вмѣстѣ съ тѣмъ… онъ остановился и прибавилъ: — оставаться дома съ матерью.

Поняла ли она, догадалась ли чутьемъ сердца, или, просто, была совершенно увѣрена въ неизмѣнной привязанности Сережи, но она взглянула на него своими прелестными чистыми глазами, и взоръ ея влилъ миръ и тишину въ измученною душу ея друга.

— Соня, — сказалъ онъ, садясь въ кресло въ кабинетъ ея матери и забывая о мокрыхъ, грязныхъ сапогахъ своихъ и богатомъ коврѣ, — мнѣ все это время было и трудно и тошно. Вы, Соня, мнѣ какъ родная сестра, и душа моя вамъ открыта. Я очень несчастливъ.

— Я это знаю, — сказала она просто.

— И не потому только, что потерялъ брата и отца.

— И это я знаю, — повторила она.

— Мама, убитая горемъ, хотя, видимо, оправляется, но нравъ ея измѣнился; она подозрительна и раздражается отъ пустяковъ; но это еще бы ничего, я могу угодить ей иногда, но она такъ холодна ко всѣмъ и со мною. Кажется, она никого изъ насъ не любитъ. Еще о Вѣрѣ она заботится по поводу ея выѣздовъ въ свѣтъ, а на меня, ахъ, Соня! на меня она и вниманія не обращаетъ. Она не любитъ меня.

— Ну, вотъ ужъ это совсѣмъ вздоръ. И любитъ и цѣнитъ, но не можетъ показывать ласки, потому ей тяжко послѣ того, какъ она потеряла…

— Тѣхъ, кого больше насъ любила, да они и заслуживали ея любви! Ахъ! зачѣмъ не умеръ я вмѣсто Вани, — она была бы счастливѣе.

— Едва ли! Ваня былъ кротокъ, любящъ и слабъ. Ходить и заботиться пришлось бы о немъ, а ты Сережа, ты силенъ, крѣпокъ и не менѣе умѣешь любить. Ты можешь окружить мать попеченіями, вниманіемъ и неустанной заботливостію. Ты ей необходимъ. Божія милость велика. Онъ ей оставилъ того, который ей необходимъ. Не печалься же, а благодари Бога, что тебѣ выпала завидная участь быть опорою и утѣшеніемъ сраженной несчастіями матери.

— Но какое я утѣшеніе? она почти никогда не говоритъ со мною, а заплачетъ и уйдетъ.

— А все-таки знаетъ, что тамъ за дверью у ней сынъ, готовый на все, чтобы успокоить ее.

— Да, это правда, правда. Милая Соня, никто, какъ ты, не умѣетъ объяснить все, утѣшить, понять, масла налить на сердце. Но я долженъ все сказать тебѣ… все… У насъ нехватаетъ денегъ. Я ищу вездѣ работы и до сихъ поръ не могъ найти. Степанъ Михайловичъ обѣщалъ, но не нашелъ.

— У Степана Михайловича мало знакомыхъ; онъ растерялъ и тѣхъ, которыхъ имѣлъ, живя съ вами въ деревнѣ. Обратись къ товарищамъ, спроси у нихъ. Въ университетѣ много богатыхъ студентовъ, много и бѣдныхъ, нельзя ли тебѣ составлять лекціи и потомъ продавать ихъ; товарищи братьевъ моихъ говорили, что это даетъ порядочныя деньги.