Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія [Старая орфография]

На другой день рано утромъ я вышелъ изъ своего ночного пріюта. Неистовый Неаполь утомилъ меня, и я инстинктивно искалъ мѣста, гдѣ бы отдохнуть отъ его крикливыхъ впечатлѣній. Въ вагонѣ трамвая я добрался на вершину Позилипа, на тотъ высокій и чудесный мысъ, гдѣ нѣкогда давалъ свои пиры безпутный Ведій Полліонъ. Имя Позилипъ по-гречески означаетъ «оставь заботы». Послѣ Ведія Полліона римскій императоръ Августъ пріѣзжалъ сюда отдыхать отъ заботъ своего правленія и свѣтскаго актерства.

Избавившись благополучно отъ досужаго гида, выскочившаго мнѣ навстрѣчу изъ близлежащаго кафе, заплативъ дань двумъ нищимъ и тремъ цвѣточницамъ, я прошелъ въ разрѣзъ Бельведера и усѣлся на каменной стѣнѣ на самомъ краю глубокаго и крутого обрыва.

У ногъ моихъ разстилалась картина чудной красоты. Широкая полоса земли у подножія горы была какъ будто раздѣлена на шахматныя клѣтки, расцвѣченныя различными оттѣнками зелени, одинъ другого ярче и свѣжѣе. Дальше, вдоль песчанаго берега, были разбросаны избушки Королліо и поднимались приземистыя красныя трубы сѣрнистыхъ купаленъ Баньоли. Береговая линія замыкалась высокими синими утесами, за которыми скрывалась пристань города Пуццоли. Прямо подо мною двѣ барки ловили рыбу неводомъ и двѣ группы людей, тащившихъ по песку прибрежныя крылья невода, походили отсюда на мелкихъ черныхъ жуковъ, копошащихся у линіи прибоя. Дальше простиралось море, и оно казалось съ высоты спокойнымъ и гладкимъ, какъ шелкъ, и воды его вспыхивали и отливали на солнцѣ, какъ муаръ, то голубымъ, то зеленымъ блескомъ. Маленькій островъ Низида приткнулся у мыса, какъ камень, брошенный съ неба. Вдали темнѣла круглая стрѣлка Мизенскаго мыса, разорванныя скалы Просиды и чуть замѣтныя очертанія далекой Искіи. Гладкое морское лоно было такъ близко къ скалѣ, что мнѣ иногда казалось, будто я вижу внизу отраженіе мыса Позилипа и собственную тѣнь на краю старой стѣны.

Когда я старался уловить убѣгающія очертанія этой колеблющейся тѣни, внезапно изъ глубины морской выплыло новое отраженіе и мало-по-малу сгустилось и окрасилось жизнью. Я поднялъ глаза и посмотрѣлъ предъ собою. Оно сидѣло на крайнемъ выступѣ обрыва, какъ будто готовое спрыгнуть внизъ и утонуть въ томъ самомъ морѣ, откуда оно возникло. Но лицо его было обращено ко мнѣ и глядѣло мнѣ въ глаза жестокимъ, дерзкимъ, пытливымъ, насмѣшливымъ взглядомъ. Это было лицо и фигура женщины, чувственныя линіи рта, круглыя плечи, пышная и крѣпкая грудь, но чудовище имѣло львиныя лапы, какъ сфинксъ или химера, и крѣпко держалось ими за закраину скалы.

И при видѣ этого страннаго видѣнія я невольно затрепеталъ и спросилъ: «Кто ты?»

— Я толпа! — сказала Химера и засмѣялась короткимъ и безпечнымъ смѣхомъ.

Ея холодные сѣрые глаза продолжали заглядывать мнѣ въ душу своимъ вызывающимъ и загадочнымъ взглядомъ. Тогда собственный мой взглядъ смутился, и круги поплыли; предъ моими глазами въ ясномъ воздухѣ, и мнѣ показалось, что прекрасное лицо Химеры удваивается и утраивается. Избѣгая этого зрѣлища, я снова посмотрѣлъ внизъ. Вода у подножія скалы взволновалась внезапнымъ прибоемъ, но съ этой высоты волны казались, какъ рябь, и мнѣ снова почудилось, что смутное отраженіе фигуры, сидѣвшей на скалѣ, удваивается и утраивается и множится безъ числа.

Чудовище продолжало смѣяться.

— О, сфинксъ, — сказалъ я съ внезапной болью, — скажи, зачѣмъ съ такой похотливой готовностью ты отдаешь свое тѣло и душу нечистымъ объятіямъ каждаго бродяги и лакея и превращаешь ихъ въ своихъ супруговъ и господъ?

Вмѣсто отвѣта Химера широко открыла свои крѣпкія объятія и всѣмъ тѣломъ потянулась мнѣ навстрѣчу. По груди ея пробѣжала волнистая дрожь, какъ въ тѣлѣ молодой пантеры, которая нѣжится на солнцѣ, и въ этомъ безмолвномъ движеніи было подтвержденіе и отвѣть.

— О, сфинксъ, — продолжалъ я настойчиво, — ты развращаешь своихъ господъ своимъ слѣпымъ послушаніемъ и сама вкладываешь имъ въ руку карающую плеть.

— Я люблю силу! — быстро возразила Химера.

Новый сфинксъ внезапно вонзилъ свои когти въ расщелины скалы, и осколки твердаго камня полетѣли въ стороны.

— О, сфинксъ, — продолжалъ я съ упрекомъ, — зачѣмъ разбрасываешь ты на всѣ четыре вѣтра земли свои лучшія силы, лучшую кровь своихъ сыновей?

— У меня много сыновей! — сказала Химера.

— Что пользы въ томъ? — возразилъ я упрямо. — Число твое множится, какъ морской песокъ, но умъ твой растетъ медленно, и самое время безсильно надъ его косностью.

— Я безсмертна! — сказала Химера. — Время мнѣ подвластно.

— Застой не есть безсмертіе, — возразилъ я увѣренно. — Эта скала уже десять тысячъ лѣтъ лежитъ на мѣстѣ, и она не умретъ, ибо не имѣла жизни никогда!

— Ты смертенъ и торопишься! — сказала Химера. — Тѣло твое распадется, и сила разложится и растаетъ въ пространствѣ.

— Ты лжешь! — возразилъ я съ внезапнымъ гнѣвомъ. — Тѣло мое смертно, но творческая сила, живущая во мнѣ, безсмертна. Ея сила толкаетъ міръ впередъ и говоритъ ему: «иди!».

— Иди! — повторила Химера и презрительно прищурила глаза.

— О, сфинксъ, — сказалъ я съ растущимъ порывомъ. — Посмотри мнѣ въ глаза и признай своего господина! Всѣ тѣ, которымъ ты продавала себя и отдавала свое тѣло, къ которымъ ты переходила по праву наслѣдства и по праву силы и обмана, все это были твои случайные любовники. Я одинъ твой законный повелитель и супругъ.

И Химера затрепетала въ свою очередь и стала рвать когтями скалу.

— Какъ зовутъ тебя? — спросила она со страхомъ въ голосѣ.

— Я — Человѣческій Духъ, — сказалъ я. — Я выбираю тебѣ дорогу на перекресткахъ земли. Въ зеркалѣ моихъ грезъ отраженъ грядущій міръ. Я — Крѣпость Воли. Чего я хочу, то будетъ, какъ судьба. Я — огонь любви. Моя любовь оплодотворяетъ твою стихійную утробу.

— Приди! — сказала Химера и раскрыла объятія.

Я безстрашно подошелъ, закинулъ ей руки на плечи и впился въ ея губы неистовымъ поцѣлуемъ. Въ одномъ поцѣлуѣ я хотѣлъ перелить свою душу въ это прекрасное чудовище. Объятія Химеры замкнулись за моей спиной, когти ея вонзились въ мое тѣло. Кровь брызнула фонтаномъ, я чувствовалъ, что умираю. Скала поколебалась, осѣла и съ грохотомъ рухнула въ море. Химера слилась съ своимъ отраженіемъ и растаяла въ волнахъ…

Самое замѣчательное мѣсто въ окрестностяхъ Неаполя и, быть можетъ, во всей Италіи есть Помпея. Это не развалины и не реликвія, это цѣлый живой городъ, выхваченный чудомъ изъ древней эпохи и пересаженный въ нашу. Онъ проспалъ подъ слоемъ пепла восемнадцать вѣковъ, какъ замокъ заколдованной царевны. Теперь археологическая лопата разрушила его гробницу, и онъ живетъ второй жизнью, болѣе знаменитой и значительной, чѣмъ его первая эпоха.