Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ четвертый. Скитанія [Старая орфография]

Я, съ своей стороны, послѣ нѣсколькихъ опытовъ съ японскими гидами въ прошломъ году въ Іокагамѣ и Токіо, получилъ къ нимъ такое основательное отвращеніе, что отказался воспользоваться услугами даже этого любезнаго джентльмена. Японскіе гиды вообще набираются изъ отставныхъ лакеевъ, свѣдѣнія которыхъ въ иностранныхъ языкахъ не простираются дальше ресторанныхъ вопросовъ и отвѣтовъ. Разспросить такого гида о чемъ-нибудь внѣ обѣденной сферы совершенно невозможно. Въ лучшемъ случаѣ онъ приведетъ васъ въ храмъ или дворецъ и объявитъ: «Это храмъ!.. Здѣсь дворецъ!»… и только. Чаще всего онъ водитъ васъ по магазинамъ японскихъ товаровъ и рѣдкостей, которые ему платятъ процентъ съ каждой покупки, а къ вечеру, если не остережешься, то навѣрное попадешь съ нимъ въ мѣсто, пригодное развѣ для молодыхъ моряковъ, долго не бывавшихъ на сушѣ.

Вмѣсто гида, я старался знакомиться съ болѣе интеллигентными японцами, умѣющими говорить по-англійски, часто также ѣздилъ и ходилъ по городу самъ, вооруженный адресами, записанными на бумажкахъ. Не обходилось, конечно, безъ недоразумѣній: вынешь бумажку и окажется не та… Однажды я настолько перепуталъ свои адреса, что Хакодате сдѣлался для насъ въ родѣ лабиринта, и въ концѣ концовъ джинрикши въ полномъ отчаяніи привезли насъ къ Кассаварѣ, который и помогъ разобрать запутанный клубокъ.

Пробовалъ я знакомиться и съ иностранцами, но иностранцевъ въ Хакодате почти нѣтъ. Русскихъ всего двое, и то одинъ изъ нихъ шотландецъ, а другой американецъ. Это значитъ, что оба они ведутъ дѣла русскихъ фирмъ изъ Владивостока и Камчатки, немного говорятъ по-русски и потому считаются русскими. Я посѣтилъ и шотландца и американца. Первый живетъ по-англійски, и дамы въ его домѣ не говорятъ ни по-японски, ни по-русски, второй совсѣмъ объяпонѣлъ, носитъ халатъ и чулки, имѣетъ двухъ женъ и кучу японскихъ дѣтей. Къ сожалѣнію, съ полгода тому назадъ его разбилъ параличъ, и съ нимъ можно было говорить только о медицинѣ. Единственное живое чувство, уцѣлѣвшее въ немъ, была ненависть къ Англіи, и когда рѣчь случайно коснулась бурской войны, онъ на минуту оживился и сталъ сыпать безцеремонными проклятіями по адресу «старой морской воровки и ея чертовыхъ дѣтей», особенно выдѣляя тѣхъ изъ нихъ, которыя попали въ сѣверную Японію.

Хакодате городъ сравнительно новый. Островъ Хокайдо заселяется японцами только въ послѣднія тридцать или сорокъ лѣтъ и еще недавно служилъ мѣстомъ ссылки преступниковъ. Жителей на немъ немногимъ менѣе милліона изъ 46 милліоновъ всего японскаго населенія. Мои японскіе знакомцы единогласно утверждали, что въ такомъ новомъ городѣ нечего смотрѣть и что они могутъ только посовѣтовать мнѣ поѣхать на югъ въ настоящую Японію. Но такъ какъ японская повседневная жизнь интересовала меня гораздо болѣе всѣхъ храмовъ и дворцовъ, то я и въ Хакодате нашелъ такъ же много интереснаго, какъ въ Іокагамѣ и Токіо.

Несмотря на угрозы о жандармѣ, жизнь наша протекала не безъ удовольствія. Погода стояла прекрасная. Было не слишкомъ жарко, что для насъ, пріѣхавшихъ съ сѣвера, было важнѣе всего. Днемъ мы просто ходили по улицамъ, заходили въ лавки, пробовали японскую кухню въ дешевомъ ресторанѣ. Я съ удивленіемъ приглядывался къ внѣшней сторонѣ жизни и все не могъ избавиться отъ недоумѣвающаго чувства.

Жизнь какъ будто совсѣмъ цивилизованная и такъ упорядочена, что хоть и нѣмцамъ въ пору.

На домахъ номера, на джинрикшахъ тоже, чиновники и солдаты въ европейскомъ платьѣ, трамваи наполнены народомъ, фабрики съ высокими кирпичными трубами, желѣзныя дороги, телефоны, даже книжныя лавки и типографіи. Прямо противъ окна моей комнаты каждую ночь стучали станки одной изъ ежедневныхъ газетъ, ибо въ Хакодате четыре такихъ газеты, имѣющихъ по двѣ и по три тысячи подписчиковъ каждая. А большія газеты въ Токіо имѣютъ даже сотни тысячъ подписчиковъ. И все-таки я никакъ не могъ отдѣлаться отъ чувства инстинктивнаго недовѣрія. Глядя на этихъ маленькихъ проворныхъ людей съ коротенькими движеніями и мелкимъ, но острымъ взглядомъ, мнѣ все казалось, что они играютъ въ европейцевъ, въ большихъ. Одни представляютъ таможенныхъ, другіе газетчиковъ, третьи солдатъ. Жилища съ бумажными стѣнами, игрушечные обѣды, крошечныя сандаліи узкоплечихъ и плоскогрудыхъ женщинъ еще усиливали впечатлѣніе.

Въ другое время мнѣ чудилось, что гдѣ-нибудь въ глубинѣ фабричной машины или пароходнаго котла спрятанъ если не чертикъ, то какой-нибудь маленькій иностранчикъ, который въ сущности руководитъ всѣми такими мудреными дѣлами, а японскіе начальники и свѣдущіе люди существуютъ только для вида. Но, въ концѣ концовъ, мнѣ пришлось-таки помириться съ мыслью, что иностранца нѣтъ и что японцы, дѣйствительно, произошли всю нашу, т. е. не нашу, конечно, а европейскую науку, и думаютъ не объ игрѣ, а о барышахъ. Я видѣлъ школьниковъ, которые работали надъ выкладками по алгебрѣ и геометріи. Правда, строки учебниковъ бѣжали сверху внизъ, наполненныя непонятной тарабарщиной, но чертежи были тѣ же, и формулы развивались правильно. На пароходѣ офицеры брали наблюденіе надъ солнцемъ съ тѣми же привычными пріемами, что и на всемъ свѣтѣ. По вечерамъ никого нельзя было увидать безъ газеты. Даже джинрикши въ свободное отъ лошадиной работы время читали какіе-то дрянные листки, какъ-то напомнившіе мнѣ петербургскую уличную прессу. Слуги нашей гостиницы такъ прилежно читали газеты, что, въ концѣ концовъ, за отсутствіемъ иностранныхъ газетъ, я сталъ выспрашивать отъ нихъ политическія новости.

Вдобавокъ все было замѣчательно чисто, самые мудреные продукты фабричной промышленности были сдѣланы какъ нельзя болѣе аккуратно, и на многихъ надъ медалями различныхъ европейскихъ выставокъ была врѣзана горделивая надпись: made in Japan — сдѣлано въ Японіи. Даже рисовые кули на набережныхъ, плотно зашитые и обвязанные крѣпкими травяными или бамбуковыми веревками, выглядѣли особенно опрятно.

Тѣмъ не менѣе, изъ-подъ этой европейской оболочки постоянно выглядывали иныя черты, не то восточныя, не то Богъ знаетъ какія. Нагой поденщикъ, послѣ утомительнаго трудового дня на солнцепекѣ, въ видѣ обѣда доставалъ изъ своей шляпы горсть рису, завернутую въ грязный платокъ. На лимонадной фабрикѣ, устроенной по новѣйшей американской системѣ, паръ былъ замѣненъ четырьмя здоровыми парнями, которые съ утра до вечера топтали колесо, создавая движущую силу. Слѣпые массажисты ходили по улицамъ въ ночной темнотѣ, подавая о себѣ вѣсть невыразимо унылыми звуками призывной мѣдной дудки. Странствующіе монахи въ косматыхъ соломенныхъ мантіяхъ и чудовищныхъ грибообразныхъ шляпахъ, съ колокольчикомъ въ лѣвой рукѣ и небольшой мѣдной урною въ правой, просили милостыню у порога лавокъ. Рядомъ съ ситцевой фабрикой нагая старуха тутъ же на улицѣ пряла узкое полотно на допотопномъ станкѣ; у сосѣдняго порога другая чернила себѣ зубы свѣжеразведенной краской сепіи. Сотни кустарей работали въ полуоткрытыхъ помѣщеніяхъ, выдѣлывая съ восточнымъ терпѣніемъ несравненныя рѣзныя, полированныя и лакированныя издѣлія, а на заднемъ планѣ ихъ незатѣйливыхъ полубумажныхъ жилищъ виднѣлся миніатюрный садикъ въ три аршина шириной, поднятый искусственной горкой, чтобъ выгадать побольше мѣста, съ неизмѣннымъ ручейкомъ воды и крошечнымъ прудкомъ для золотыхъ рыбокъ.