Владимир Богораз - Собрание сочинений В. Г. Тана. Том восьмой. На родинѣ [Старая орфография]

«Зачѣмъ они говорятъ, — думалъ онъ, — молчали бы».

У него было странное напряженное чувство, какъ будто это были манекены или покойники, которымъ по ихъ природѣ не полагалось разговаривать, а они вдругъ ожили и заговорили.

Одинъ разъ онъ не выдержалъ и сказалъ своему товарищу: — И вы тоже полѣзли въ политику.

— А какъ же, — живо возразилъ членъ суда, — мы тоже граждане, мы не можемъ равнодушно видѣть, какъ гибнетъ Россія.

Люди помоложе дѣлились пополамъ. Одна половина была эс-деки, другая эс-эры. Они спорили между собой еще ожесточеннѣе, чѣмъ съ кадетами.

Кириловъ никакъ не могъ понять, почему они такъ горячатся и наскакиваютъ другъ на друга, какъ бойцовые пѣтухи. Когда-то, тридцать лѣтъ тому назадъ, среди товарищей Кирилова тоже были партіи. Были землевольцы, народовольцы, чернопередѣльцы. Теперь Кириловъ не могъ хорошенько вспомнить, въ чемъ собственно состояла разница. Землевольцы звали въ деревню, народовольцы совершали терроръ. Ну, а чернопередѣльцы? Они тоже звали въ деревню и оставались въ городѣ. Кириловъ плохо разбирался въ своихъ воспоминаніяхъ. Но онъ былъ увѣренъ, что въ его время спорили совсѣмъ иначе, не такъ свирѣпо, а, напротивъ, вѣжливо, по-братски, почти любовно.

Теперь же, когда противники переходили на личную почву и начинали говорить взаимныя рѣзкости, ему хотѣлось вставить свое слово, помирить, остановить.

Однажды онъ вмѣшался почти неожиданно для самого себя.

Спорили двое студентовъ, медикъ и ветеринаръ, оба пятаго курса, медикъ былъ эс-декъ большевикъ, ветеринаръ эс-эръ. Они скоро стали давать другъ другу имена. Медикъ называлъ ветеринара мелкимъ буржуемъ, ветеринаръ медика: хвастливымъ бланкистомъ.

— Зачѣмъ вы бранитесь, — вдругъ сказалъ Кириловъ, — не все ли равно, кто крещенъ по какому обряду, по православному или по католическому — все-равно христіане. Также и вы помните лучше, что вы братья соціалисты, а не враги.

Оба спорящіе посмотрѣли на него съ короткимъ недоумѣніемъ, потомъ наскочили на него сразу и съ обѣихъ сторонъ. Эс-декъ заговорилъ о диктатурѣ пролетаріата, эс-эръ о диктатурѣ народа. Оба выговаривали слово «диктатура» коротко и увѣсисто, какъ будто кидали булыжникъ на мостовую. Кириловъ послушалъ, послушалъ, махнулъ рукой и вышелъ изъ комнаты.

— Сегодня сходимъ въ одинъ домъ, — сказалъ хозяинъ Кирилову. — Къ инженеру Левицкому.

— Хорошо, — согласился Кириловъ. — Тоже кадетъ?

— Жена у него славная барыня, — отозвался хозяинъ. — Она прежде была ваша знакомая.

Кириловъ поднялъ голову, вопросительно посмотрѣлъ на товарища: тонъ его голоса былъ какой-то необычайный.

— Слишкомъ давно это было, — сказалъ онъ равнодушно. — Я не помню.

Левицкіе жили парадно. У подъѣзда стояли сѣрые львы съ тупыми каменными лицами. И дверь отворилъ швейцаръ въ ливреѣ, съ такимъ же каменнымъ лицомъ. И въ передней рядомъ съ вѣшалкой стояла пальма въ кадкѣ и желтая ваза на неуклюжей мраморной колонкѣ.

Хозяйка вышла навстрѣчу: это была полная, хорошо сохранившаяся женщина съ черными глазами и волосами съ легкой просѣдью.

Глаза ея блестѣли довольно ярко, но еще ярче блестѣли золотые часы, крупные, почти мужскіе, висѣвшіе на ея объемистой груди на самомъ видномъ мѣстѣ.

— Рекомендую: Кириловъ, Александръ Никитичъ, изъ дальнихъ странствій. — отчетливымъ басомъ выговорилъ товарищъ Кирилова.

— Господи, Саша!

Женщина съ часами сдѣлала шагъ впередъ и остановилась. Губы ея задрожали.

— Александръ Никитичъ!

Она не знала даже, какъ называть его.

Когда-то она называла его Сашей, онъ звалъ ее Марусей. Тогда ея фамилія была не Левицкая, а Сокуренко. Это было двадцать восемь лѣтъ тому назадъ и съ тѣхъ поръ они не видѣлись ни разу. У него были тогда кудрявые волосы, ясные синіе глаза, лицо, нѣжное какъ у дѣвушки. Теперь онъ стоялъ передъ ней, какъ привидѣніе, въ своей поношенной одеждѣ. Зубовъ у него не было, и складки рта были совсѣмъ старческія, и глаза выцвѣли и только въ глубинѣ ихъ свѣтилось что-то знакомое, близкое и очень дорогое.

Младшаго ея сына звали Сашей. Ей показалось, что у него было такое же выраженіе въ глазахъ.

Кириловъ молчалъ и крутилъ бороду.

— Гора съ горой не сходится, — сказалъ онъ просто, — свидѣлись, Маруся!

— Откуда вы? — сказала хозяйка и вдругъ всхлипнула и оперлась рукою о столъ.

— Я хотѣлъ сдѣлать сюрпризъ, — сказалъ товарищъ Кирилова огорченнымъ тономъ.

— Ничего, — сказала хозяйка и разсмѣялась мелкимъ нервнымъ смѣшкомъ.

— А какъ Семенъ Семенычъ радъ будетъ, — прибавила она уже спокойнѣе. — Онъ столько о васъ слышалъ.

Кириловъ не отвѣчалъ.

Онъ, кажется, даже не слышалъ послѣдней фразы.

Двадцать восемь лѣтъ.

Время тогда было жестокое, хуже, чѣмъ теперь, несмотря на всѣ военные суды. Брали за книжку, за перехваченное письмо, слѣдствіе тянулось годами и дорога изъ тюрьмы открывалась только въ ссылку или на каторгу. Впрочемъ, ее тогда продержали съ полгода, потомъ выслали на родину. Его продержали три года и послали въ Сибирь. Она вышла замужъ, имѣла дѣтей, жила, какъ живутъ всѣ другія дамы. Хозяйство, дѣтскія болѣзни, въ свободное время книжка новаго журнала. Надо перемѣнить прислугу. Васѣ надо сшить курточку. Маруся хочетъ ѣхать въ Петербургъ.

Дѣтей у нея было шестеро и мужъ седьмой. Сердце у нея стало сытое, просторное, на семь гнѣздъ или на семь стойлъ, для каждаго домашняго особо. И вся она стала, какъ сытая корова изъ хорошо содержимаго стойла.

По вечерамъ, когда она приходила въ свою спальню, мысленно дожевывая свою дневную заботу, тѣло ея двигалось чинно и лѣниво и глаза становились круглые, матовые, волоокіе.

— Я изъ Пропадинска — сказалъ Александръ Никитичъ…

— Гдѣ это?

Географія Сибири была ей такъ же мало знакома, какъ географія Китая или Полинезіи.

— Тамъ далеко, — Кириловъ сдѣлалъ неопредѣленный жестъ — у моря полярнаго.

И голосъ, у него теперь былъ другой, глухой и будто надтреснутый. Онъ шамкалъ губами и недоговаривалъ слова.

— Какъ же вы жили тамъ, разсказывайте! Да, господа, что же вы стоите, садитесь, пожалуйста.

Гости покорно сѣли.

— А какъ Семенъ Семенычъ радъ будетъ, — вернулась она къ прежней темѣ.

Александръ Никитичъ вздрогнулъ и десны его сжались, какъ будто кто провелъ пальцемъ по стеклу..

— Какъ же вы жили?

— Такъ и жилъ, — коротко сказалъ Кириловъ. — Тамъ все другое. Земля и люди. Я жилъ съ людьми…

Мальчикъ въ короткой курточкѣ вприпрыжку пробѣжалъ по комнатѣ. Онъ былъ свѣтловолосый и смуглый.

Кириловъ вспомнилъ собственнаго сынишку, который остался гдѣ-то далеко за десять тысячъ верстъ. Вспомнилъ якутку Хаспо и всю свою семью. Какая женщина была лучше, эта сытая дама или та худощавая дикарка, непокладавшая рукъ въ работѣ, каждый кусокъ отрывавшая отъ собственнаго рта для гостя или для бѣднаго сосѣда?.