Владимир Богораз - Собрание сочинений В. Г. Тана. Том восьмой. На родинѣ [Старая орфография]

Лежа ночью на койкѣ, я рѣшилъ для того, чтобы не снимать шапки, не надѣвать ея вовсе.

Въ то время политическимъ, какъ и всѣмъ вообще каторжанамъ, брили половину головы. Я стригъ другую до корня и носилъ ермолку. Потомъ, на поселеніи, голова моя привыкла настолько къ холоду, что шапка стала для меня непріятной обузой».

— Да вы бы носили самую легкую шапку!..

— Это для меня невозможно. Это, значитъ, — въ угоду неизвѣстно кому, я долженъ носить то, что мнѣ непріятно. На это я никогда не соглашусь.

«Голова — часть тѣла настолько приличная, что прикрывать ее нѣтъ нужды. Теперь для меня борьба за право не носить шапки стала органической потребностью. Въ этомъ часть моей личности».

— Есть другія болѣе серьезныя права. За нихъ надо бороться!

— Боритесь. Я борюсь за одно. Вы боритесь за другое.

Можно ли ходить по улицамъ Петербурга безъ шапки? Кириловъ ходитъ и попадаетъ въ участокъ. Описать всю безшапочную эпопею нѣтъ возможности. Кириловъ принесъ мнѣ цѣлый ворохъ замѣтокъ по этому поводу. Я передамъ только одинъ эпизодъ, по возможности, собственными словами Кирилова:

— «26 сентября, десятый часъ утра. Около Аничкова моста меня нагоняетъ городовой.

— Тебѣ нельзя ходить здѣсь. Сворачивай на Караванную.

— Мнѣ нужно на пріемъ въ общій департаментъ министерства внутреннихъ дѣлъ.

— Тебѣ говорятъ, сворачивай.

Обращаюсь къ околоточному:

— Скажите, пожалуйста, почему я не имѣю права идти по Невскому?

— Что такое?.. Зачѣмъ безъ шапки?..

— Мнѣ нужно въ министерство…

— Что, въ министерство?.. Отведите его въ участокъ…

Въ участкѣ часть комнаты отгорожена желѣзными прутьями сверху до низу. Въ загородкѣ стоитъ скамья. На ней могутъ помѣститься три человѣка. Четвертый можетъ встать у стѣны, между скамьею и печью. Три человѣка сидятъ въ клѣткѣ. Остальныхъ держатъ снаружи. Освобождается вакансія въ клѣткѣ и вотъ изъ наблюдателя становишься звѣремъ.

Товарищи мои по клѣткѣ были несчастные, потерянные для общества люди.

Одинъ былъ жуликъ въ студенческой формѣ, другой — нищій босякъ.

Съ первымъ у насъ завязался разговоръ о смыслѣ и дѣли жизни.

Босякъ разсердился.

— Задушилъ бы я васъ съ вашей философіей вмѣстѣ. Черта ли въ ней? Тутъ бы вырваться поскорѣй. Ей-Богу, задушу.

Онъ сердился на меня. Я своей фигурой, своими словами что-то поднималъ въ его душѣ, что-то будилъ.

Три часа дня. Рѣшетка отворилась. Меня вывели изъ клѣтки.

Спрашиваю въ конторѣ: — Скажите, пожалуйста, причину моего ареста.

— Ну, иди, не разговаривай. Некогда съ вами возиться.

Идемъ по Садовой во 2-й Спасскій участокъ. Пришли.

— Этого зачѣмъ къ намъ? — спросилъ секретарь.

— При протоколѣ приставъ прислалъ, — отвѣчаетъ конвоиръ.

— Могу ли просить васъ сообщить мнѣ протоколъ?

— Обыщите его.

Я самъ вынимаю все, что у меня имѣлось: 37 руб. 34 коп.

Меня ведутъ.

Темный коридоръ изгибается колѣномъ. Дверь открылась. Я вошелъ въ помѣщеніе, еще болѣе темное. Фигуръ не видно. Слышны голоса тѣней. Дверь затворилась за мной.

— 37 рублей 34 копейки! — говоритъ кто-то изъ арестованныхъ, — и сидитъ здѣсь! Ахъ ты, пустая голова. Да, я бы имъ показалъ, кто я. Я бы далъ себя знать! Видали такого дурака! Съ такими деньгами придти сюда!

Голосъ привѣтствуетъ меня изъ угла камеры. Глаза понемногу привыкаютъ. Я вижу фигуру на скамьѣ у стѣны. Человѣкъ говоритъ сердито и каждую фразу приправляетъ крѣпкимъ словомъ по моему адресу.

— Убивалъ бы такихъ негодяевъ. Вишь настрѣлялъ. А безработному человѣку копейки не дастъ.

— Не дамъ. Какой ты безработный!

— Вотъ они какіе, — и опять крѣпкое слово.

— Да бросьте спорить, — говоритъ молодой человѣкъ, по виду и костюму мелкій приказчикъ.

— Теперь хозяинъ разсчитаетъ, — тоскуетъ другой, полотеръ.

— Ѣсть хочу, — крикнулъ кто-то. — Ведите скорѣе въ Спасскую часть. Ужинъ прозѣваемъ.

— Стучите въ дверь, пусть отправляютъ скорѣй.

Двери отворялись, однихъ приводили, другихъ уводили.

— Ѣсть хочу! — опять крикнулъ кто-то изъ мрака камеры по направленію къ дверному окну.

— Кто хочетъ поѣсть, я могу дать сахарнаго песку.

У меня въ торбѣ было два фунта сахарнаго песку.

— Чего, сахарнаго песку? Развѣ это ѣда? — спросилъ полотеръ.

— Поѣшьте немного, аппетитъ перебьетъ. Сахаръ сытная вещь.

Поѣли сахарнаго песку. Полотеръ поблагодарилъ. Часы шли медленно. Всѣ молчали. Цѣлый день я пробылъ на ногахъ. Садиться опасался, чтобы не набраться насѣкомыхъ. Теперь я присѣлъ на полу на корточки. Приказчикъ тоже не садился, онъ ходилъ по комнатѣ и въ темнотѣ раза два натыкался на меня. „Безработный“ храпѣлъ подъ скамейкой.

Прошелъ еще часъ. Стали вызывать въ контору и отправлять. Я и еще одинъ остались послѣдними. Наконецъ, повели и насъ. Въ Спасской части находится такъ называемая „суточная“ камера. Я чувствовалъ себя усталымъ. Цѣлый день меня таскали по участкамъ. Передъ этимъ я много работалъ, писалъ. Легъ въ 12 часовъ ночи, всталъ въ три часа утра. Голова моя была, какъ въ туманѣ. Секретарь читалъ протоколъ. Но я плохо слушалъ. Ко мнѣ доходили только отдѣльныя слова: Идетъ по Невскому, руки въ муфтѣ, на привязи. Кричитъ. Возбуждаетъ своимъ видомъ вниманіе публики. Безъ шапки, грудь открыта.

Насъ повели изъ конторы въ суточное отдѣленіе. Арестованные уже поужинали.

Большая комната освѣщается электрическимъ рожкомъ. Въ ширину аршинъ 8–10; въ длину аршинъ 13–15. Одно большое окно. У стѣнъ нары. Двѣ печи, кранъ съ раковиной. На полу грязь. На нарахъ люди. На полу тоже люди.

Было еще рано, часовъ десять.

На нарахъ у окна расположилась аристократія, „генеральный штабъ“ камеры. Это все была молодежь. Они были одѣты почище. На нѣкоторыхъ блестѣли воротнички, другіе были въ крѣпкихъ, не рваныхъ синихъ и сѣрыхъ рубашкахъ. На полу помѣщались оборванцы. Одна нога въ сапогѣ, другая „на выставкѣ“. Всѣхъ хуже былъ сѣдой старикъ. Ниже опуститься, кажется, было бы нельзя. Онъ былъ шутомъ камеры. „Генеральный штабъ“ циничными насмѣшками доводилъ старика до слезъ.

Ко мнѣ подошелъ въ синей рубашкѣ молодой безусый парень. Это былъ „слѣдователь“ камеры.

— Мы слыхали: ты умѣешь гадать, погадай мнѣ. — Онъ протянулъ мнѣ руку.

— И мнѣ… И мнѣ.

Человѣкъ шесть или семь изъ состава „генеральнаго штаба“ поднялись съ наръ.

— Вотъ что, господа, я вамъ скажу. Вы молоды, я старъ. Хотите дурачиться, дурачьтесь между собою. Если хотите поговорить со мною о дѣлѣ, я къ вашимъ услугамъ. Поняли, ребята?

„Слѣдователь“ сразу сбавилъ тонъ.

— Дѣдушка, захочешь спать, мы тебѣ очистимъ мѣсто! Тутъ, подлѣ меня.

Онъ быстро вскочилъ на нары и раздвинулъ импровизированныя постели.

Каждый часъ приводили новыхъ. Были случайные люди: подгулявшій приказчикъ, извозчикъ, поссорившійся съ городовымъ, хозяинъ-портной, фабричный. Эти были трезвы, ихъ не трогали.