Иван Наживин - Перунъ [Старая орфография]

И такъ распространялось просвѣщеніе это и вѣра христіанская изъ монастырьковъ тѣхъ. И люди положительные, уставя брады своя, говорили степенно: кабы вѣра эта была плохая, князь съ боярами не приняли бы ея. Но были, конечно, и вольнодумцы, которыхъ это просвѣщеніе не удовлетворяло. И многіе селяки-вятичи считали встрѣчу съ монахомъ недобрымъ знакомъ — какъ и со свиньей, — и возвращались немедленно послѣ такой встрѣчи домой. И жаловались черноризцы, что церкви ихъ стоятъ пусты, а на игрищахъ всегда полно людей, такъ, что одинъ толкаетъ другого. И простые люди думали, что вѣнчаніе въ церкви новаго бога нужно только боярамъ и людямъ именитымъ, а сами брали себѣ женъ съ плясаніемъ и гудѣніемъ и этимъ плясаніемъ и гудѣніемъ только и ограничивались. Волхвы, загнанные въ дебри лѣсныя, смучали простыхъ селяковъ всякими побасками нелѣпыми и иногда дерзость ихъ была во истину изумительна: такъ въ 1071 г. «приде волхвъ прельщенъ бѣсомъ, пришелъ бо Кіеву глаголаше сице, повѣдая людямъ яко на пятое лѣто Днѣпру потещи вспять и землямъ преступати на ина мѣста, яко стати Гречьски земли на Руской, а Русьскѣй на Гречьской, и прочимъ землямъ измѣнитися; его же невѣгласи послушаху, а вѣрніе же насмѣхаются, глаголюше ему: бѣсъ тобою играетъ на пагубу тебѣ.» И вѣрніи оказались, конечно, правы: злой кудесникъ погибъ въ одну ночь отъ бѣса.

Многіе же селяки-вятичи и другіе уходили отъ монаховъ и дружинниковъ въ лѣса темные и образовывали разбойничьи шайки. И епископы христіанскіе сказали Владиміру Красну Солнышку: пошто не казнишь ихъ? И отвѣчалъ добрый князь: боюся грѣха. И разъяснили епископы бога добраго: ты поставленъ отъ Бога на казнь злымъ и добрымъ на милованіе. И послушался ихъ Владиміръ Красно Солнышко и сталъ казнить селяковъ непокорныхъ богу новому, и тѣмъ укрѣпилъ вѣру христіанскую въ землѣ русской отъ края и до края…

Монастырь Спаса-на-Крови скоро прославился и, прославившись, разбогатѣлъ. И надѣли черноризцы мантіи широкія и, кушая золотистыхъ осетровъ и уху янтарную изъ стерляди востроносой, говорили людямъ о гибельности міра и спасеніи души… Но — не умерли и не умираютъ древніе славянскіе боги Земли Русской: такъ же роскошно сіяетъ надъ землей Сварогъ таинственный, отецъ всѣхъ боговъ, и восходитъ каждое утро, все радуя, Дажь-Богъ или Хорсъ сверкающій, и гремитъ и блистаетъ своей тяжкой палицей Перунъ-жизнедавецъ, и шумитъ вѣтрами своими Стрибогъ, и пасетъ в раздольныхъ долинахъ небесныхъ свои сіяющія стада Волосъ, и ворожитъ свѣтлая Мокошь, и озорной Лѣшій носится по лѣсамъ, и шумитъ въ рѣкѣ добродушный Водяной, и мавки-русалки играютъ съ жемчугомъ луннымъ, и таится въ хлѣбахъ дѣдъ Полевикъ, и хозяйничаетъ на дворѣ тихій заботникъ Домовой: нѣтъ, нѣтъ, не все, что было, прошло да быльемъ поросло!..

Андрей Ипполитовичъ, только годъ назадъ окончившій университетъ, филологъ и артистъ въ душѣ, съ какою-то толстой, хорошо изданной книгой, вошелъ въ старенькую, сѣренькую бесѣдку, висѣвшую надъ широкой, сонной, сплошь заросшей всякими водорослями и бѣлыми лиліями Старицей, и сѣлъ у раскрытаго окошка съ цвѣтными стеклами, чтобы почитать. Но не читалось ему: слишкомъ хорошо было это раннее вешнее утро, слишкомъ пьянилъ сладкій духъ черемухи, и косые золотые лучи солнца, которые прорѣзывали тамъ и сямъ высокія, стрѣльчатыя аллеи стараго парка, наполняли душу свѣтлой, безграничной радостью. Андрей былъ очень чутокъ къ красотамъ природы и ко всякой красотѣ, онъ страстно любилъ всѣ искусства и, скрывая это, какъ тяжкій грѣхъ, и самъ писалъ недурные стихи…

Онъ снова раскрылъ книгу и попробовалъ читать. Эти были трагедіи Эсхила. Не самыя трагедіи были нужны ему — онъ ихъ зналъ уже давно. Ему хотѣлось открыть въ нихъ ту тайну очарованія, которая, какъ медъ, истекаетъ изъ нихъ вотъ уже тысячелѣтія: онъ и самъ трудился надъ большой философской поэмой, въ которой онъ хотѣлъ излить все, что онъ нашелъ въ жизни за свои двадцать четыре года. Но чтеніе опять не пошло и онъ, глядя на красивую трагическую маску на обложкѣ книги, задумался и его красивое лицо съ золотистыми усиками и бородкой, какъ у Ванъ-Дейка, и голубыми глазами, изъ тѣхъ, которые рѣдко смѣются, стало торжественно и мягко. И тихій вѣтерокъ, влетѣвшій въ раскрытое окно, мягко шевелилъ его длинными золотистыми волосами — онъ любилъ ласку солнца и всегда ходилъ въ деревнѣ безъ шляпы…

И сладко дремалъ въ сіяніи утра старинный паркъ, и спала тихая, почти черная вода Старицы съ неподвижными, точно заколдованными камышами и водорослями, и въ мозгу Андрея ярко развертывались прекрасные образы его философской поэмы «Колокола». Его мало интересовала суетливая современность; онъ былъ по преимуществу созерцателемъ; внутренняя жизнь его шла какими-то и для него совершенно неожиданными, таинственными путями и чѣмъ неожиданнѣе были эти изломы жизни въ его душѣ, тѣмъ ярче и глубже ощущалъ онъ пьянящую сладость бытія…

Сюжетъ его поэмы былъ изъ не совсѣмъ обычныхъ. Это была тема, надъ которой онъ усердно работалъ прежде всего для самого себя. Съ одной стороны его съ дѣтства какъ-то тяготили люди, онъ не любилъ ихъ за творимую ими тѣсноту жизни, за ихъ шумъ и кровавую суетливость, а съ другой стороны — возможно ли счастье безъ людей? И онъ, отвѣчая себѣ на этотъ вопросъ, медленно, вдумчиво, любовно воздвигалъ стройное, нарядно-звучащее зданіе своей свѣтлой поэмы «Колокола».

Въ 2687 г., послѣ страшной и опустошительной войны между Европейскими и Американскими Соединенными Штатами съ одной стороны и великими республиками Азіи, на сторону которыхъ сталъ почти весь черный континентъ, — съ другой, жизнь людей, оправившись послѣ страшныхъ потрясеній, забила съ особенною яркостью и силой. Ломались старыя, уже изжитыя формы общежитія и создавались новыя, въ искусствахъ и наукахъ расцвѣли такія достиженія, что головы людей восторженно кружились отъ радостнаго сознанія мощи человѣческаго интеллекта и отъ жажды новыхъ радостныхъ возможностей; людскія страсти били особенно горячими ключами и вся жизнь казалась людямъ волшебной и пестрой сказкой, торжественнымъ и веселымъ праздникомъ. И какъ разъ въ это время надвинулась на землю изъ безднъ вселенной гигантская комета. Одни астрономы говорили, что она спалитъ всю жизнь земли въ огневыхъ вихряхъ несказанной ярости, другіе утверждали, что комета сорветъ съ земли ея атмосферный покровъ и люди въ мукахъ погибнутъ отъ недостатка воздуха, третьи увѣряли, что никакой опасности комета для земли не представляетъ: это будетъ такъ что-то вродѣ свѣтовой ванны. Предсказанія астрономовъ пугали людей нѣсколько, но споры ихъ смѣшили своей противорѣчивостью и въ концѣ концовъ они не вѣрили ученымъ и жизнь текла, какъ широкая, полноводная рѣка, величавая и прекрасная…