Марьян Беленький - Южное солнце-4. Планета мира. Слова меняют оболочку

Я воспринимал себя лунатиком.

Лариса воспринимала себя лунатиком.

И мы, оставаясь лунатиками, двинулись по улице.

Вверх, мимо газетного киоска и канальчика — к памятнику Свободы, мимо кассы Аэрофлота и магазина «Сакта». И — топ-топ — по тротуару вдоль Кировского парка, обогнули деревянный ресторанчик «Подкова» — прибежище моряков загранплавания, и — топ-топ — вышли на рижский Бродвей.

Дальше — топ-топ — перешли наискосок улицу Кирова и свернули к кинотеатру «Рига», в буржуазном прошлом «Сплендит палас».

Что сегодня показывают? О! Что и требуется. «Ромео и Джульетта», знатный фильм Франко Дзеффирели, очередь в кассу на километр.

— Тут билетов не достать, — огорченно вздохнула Лариса.

— А это мы сейчас посмотрим.

— Ты — что? — волшебник?

— Я не волшебник. Я еще только учусь, — вспомнилась мне фраза из послевоенной картины «Золушка» с Яниной Жеймо. — Подожди минуту.

Но кто будет ждать волшебника в стороне от творимых им чудес?

Лариса скользнула следом за мной в забитое людьми помещение, увидела, как я протиснулся к кассе, предъявил красную книжицу с золотым тиснением «Латвийское морское пароходство» и, отоварившись забронированным местами в десятом ряду, вывернул назад.

— Пойдем.

— Чудеса, да и только!

— Творить их своими руками — наша задача.

— Мичурин?

— Почти.

— А ты импровизатор.

— Я не импровизатор. Я еще только учусь. Мой брат Боря — импровизатор, джазмен. Да ты его вчера видела на танцах — саксофон. А я…

— Брось скромничать. Покажи мне твое удостоверение.

— Только в моих руках.

— А что?

— Ничего.

Не показывать же ей, право, что в графе «должность» стоит запись — «курьер».

Не понятно? Очень даже все понятно — се-ла-ви! — такова жизнь, как говорят французы, когда они под легким бодуном.

По штату я числился курьером, и это отравляло мое существование в мире прочих «разбойников пера».

Перевести меня в литературные сотрудники редактор «Латвийского моряка» Яков Семенович Мотель не имел возможности: два еврея для одной бассейновой газеты — непосильная ноша. Мне, правда, от подобных признаний начальства было — «ништ гит», а по-русски, «нехорошо», и я поставил категорическое условие: учредить меня литсотрудником не позже апреля 1969-го, ровно через год после поступления на службу в газету, иначе — гуд бай, товарищ Мотель! — я увольняюсь.

Забегая вперед, скажу: слово свое сдержал — 1 апреля 1969 года покинул стены редакции с уверенностью, что это — навсегда. Однако три месяца спустя, по личной просьбе редактора, вернулся назад, но уже…

Догадались?

Да, на должность литературного сотрудника. Выдержал, как говорится, характер и добился признания… Правда, на полставки. Именно так, на полставки взяли меня в штат, чтобы не раздражать отдел кадров. Вторую половину ставки выделили Юпитеру Езусенко. По национальному составу наш коллектив теперь полностью соответствовал лозунгу: «Создана новая общность людей — советский народ!» Латыши, русские, украинцы, евреи и даже один кореец Семен Огай, который почему-то говорил на идиш. Форменный интернационализм, ни одна партийная сука не подкопается.

Но это было в ту благодатную пору, когда я позволял себе раскрывать нараспашку редакционное удостоверение перед любым вопросительным носом.

А в данный момент, в августе 1968-го, стеснялся.

И впрямь, граждане-судьи, что за жизнь у человека с вечным пером в сердце? Богема относится к нему с известным пиететом, как к своему — поэт, журналист, юморист, люди читают его очерки, репортажи, фельетоны — на русском и в переводе на латышский, но стоит увидеть его корочки — вылупят глаза и скажут: «а мы-то думали…»

Дальше фантазируйте себе сколько душе угодно.

Вам легко фантазировать.

А мне?

Мне — больно.

23 года человеку. За плечами армия и два незаконченных ВУЗа — Рижский политехнический и Калининградский технологический рыбной промышленности. Впереди поступление на заочное редакторское отделение Московского полиграфического института. А не выйдет, так в университет, на журналистику. И всего лишь курьер — хм-хм! — но… с исключительными полномочиями по приобретению без очереди билетов в кино.

Итак, что мы имеем теплым августовским днем на выходе из кассы кинотеатра «Рига»?

В наличии у нас парень — гвоздь с уязвленным, по самую шляпку, самолюбием и девушка его мечты, слегка подраненная любопытством.

— Можно посмотреть? — Лариса попробовала выманить у меня красную книжку с золотым тиснением «Латвийское морское пароходство ММФ».

— Только в моих руках.

— Ты — что? — особист на вашем флоте?

Я вздрогнул. Этого еще мне не доставало! Но и признаться в «курьерстве» не хватало духу.

— С чего ты взяла, что я особист?

— Мой папа — особист. Тоже никому не даст в руки свое удостоверение.

Я с облегчением вздохнул.

— Вот оно что… Ты из военной семьи?

— А что?

— Понимаешь, Лариса… Вчера ты была в вечернем платье. А сегодня…

— Не нравится? Курточка, юбка, беретик. Все по фирме.

— Нет, я не о том. Ты мне хоть в каком виде нравишься. Просто я обратил внимание, что юбка у тебя какая-то… цвета хаки.

— Тут и думать нечего. Папаня получает раз в год отрез на шитье мундира. Материал — экстракласс! А цвет, ничего не поделаешь, военный. Ну, и…

— Папаня поносит и старый мундир, не развалится… Так, что ли понимать?

— Точно так. А дочкам подавай обновки. В магазине покупать — дорого, так дешевле, да и перекрасить могу, если цвет тебе не по нраву.

— Цвет — ничего. Я к нему в армии привык. — Мы поравнялись со штабом Прибалтийского военного округа, массивным зданием из широких гранитных панелей, и я спросил у Ларисы: — Твой папа здесь обитает?

— В данный исторический момент — да.

— А не в данный?

— В Калининграде.

— Ты разве не рижанка?

— Сейчас рижанка. А вообще-то из Калининграда.

— Я там в армии служил. В спортивной роте.

— Знаю.

— Понятно… Папа — особист.

— Не там ищешь. Я тебя на соревнованиях видела. Как ты отметелил чемпиона 11-й армии. Этого… как его?

— Сержанта Ракитенко.

— Его самого…

— А-а, вот оно что… Поэтому и пригласила на танцах?

— Знакомое лицо.

— Дело ясное, любовь напрасная. Хотя… Кто тебя пропустил на эти соревнования? Они же проходили в военном городке.

— Я там и жила. Говорю же, папа особист 11-й армии.

— Постой-постой, капитан Умнихин? — насторожился я, вспомнив пренеприятные встречи с этим дотошным мужиком из органов, угрожающим отправить меня туда, где живут белые медведи, если я еще раз «разглашу на конверте военную тайну» и помещу на месте обратного адреса, помимо номера воинской части, запретное для посторонних слово — «спортрота».